«Если в меня попадут, то лучше сразу насмерть». 30 лет штурму Вильнюса, воспоминания участников с обеих сторон

Иренеюс Сабутис, участник событий у телебашни и Сейма, в то время сотрудник Горздрава

Мы жили в районе Каролинишкес, недалеко от телебашни. 12 января, в субботу, я решил с детьми подъехать поближе на своих «Жигулях». Прямо у башни тоже было много людей с детьми, молодежь. Внутри нижней части телебашни — бетонного «барабана» с окнами — сидели добровольцы. Оружия у них не было. Никто не ожидал, что будет штурм. То же самое мне говорил и брат, который в это время работал в Сейме. Но все-таки на всякий случай к нему готовились — вся улица, ведущая к телецентру, была плотно заставлена машинами, чтобы не проехали танки. К вечеру мы вернулись домой в праздничном настроении.

Но уже поздно вечером, в 11 часов, когда дети спали, со стороны телебашни послышались выстрелы. Я быстро накинул пальто, сел в машину и поехал туда. Машину пришлось оставить поодаль, а дальше идти пешком. У башни стоял танк Т-34, вокруг были военнослужащие, а наши молодые люди вызывающе с ними говорили. Я даже повернулся и сказал им, что не стоит их нарочно злить. За танком стояла «Шилка», зенитная установка с четырьмя стволами на гусеничной основе, и 3-4 БТРа. Эта зенитная установка повернулась в нашу сторону, и у меня было ощущение, что она целится прямо в меня. Со времен военной кафедры я знал, что при выстрелах, чтобы не лопнули барабанные перепонки, нужно широко раскрыть рот. Прозвучал выстрел, и у молодой пары рядом со мной перепонки лопнули — у них из ушей потекла кровь. Я им помог чем мог, потому что взял с собой несколько аптечек.

Люди стояли шеренгой, взявшись за руки, появился запах газа. Было непонятно, то ли он был от работающего двигателя танков, то ли специально это сделали. Ничего толком не было видно. Я начал задыхаться и понял, что надо отступать, добрался до первой телефонной будки и позвонил в Сейм брату. Никто не отвечал. Я испугался: если у нас тут у башни такие вещи творятся, то что же будет в Сейме. Тогда позвонил ему домой — брат оказался там и попросил срочно отвезти его в Сейм. Я побежал к машине и поехал к нему в Жверинас <район города, расположен буквально через реку от Сейма — The Insider>. Брат попрощался с женой и с детьми — как навсегда, поцеловал их, и мы поехали к парламенту. Он сказал: не волнуйся, с тобой ничего не случится.

Мы доехали до моста, который ведет из Жверинаса к Сейму, и я довел брата прямо до дверей парламента. Вокруг и толпа людей. Я решил идти внутрь вместе с ним как его охранник. Но он отказался и сказал, чтобы я лучше позаботился о его семье. Я ему дал с собой комплект первой помощи и решил вернуться к башне.

Когда я туда добрался, там бегали санитары, от башни разъезжалась машины скорой помощи — вывозили раненых, были и те, кого переехали танки. Стояли поврежденные автомобили. Танков не было, но вокруг стояли военные с автоматами в руках и огораживали проход на возвышение вокруг башни, где было больше всего раненых. Говорили, что раненые были и в нижней части башни. В стороне стояли наши милиционеры. Я попытался пробраться с бригадой скорой помощи к раненым. Но военный мне направил дуло в живот — не пускает. Я ему говорю: «Понимаете, я доктор, медик, вот у меня «аптечка». А он мне: «А почему ты без халата?». Он меня обыскал с головы до ног, посмотрел, что в комплекте. Но в итоге так меня и не пустил. Тогда я решил остаться и помогать врачам, которые выносили раненых. В итоге я пробыл у башни до 4 утра, увидел, что российские военные, постреляв в воздух, уехали, а на месте осталась милиция и БТРы.

Тогда я отправился домой, потому что понимал, что утром мне надо обязательно прийти на работу на склад с лекарствами. А мы всю неделю перед штурмом, в ожидании плохого сценария, снабжали больницы всеми необходимыми средствами, даже дополнительными электрогенераторами. И в это утро, набрав на складе лекарств, бинтов и всего прочего, мы с коллегами уже в 7 утра поехали их развозить добровольцам. Помогали защитникам Сейма. Потом даже развернули в соседнем с парламентом здании — в Национальной библиотеке имени Мартинаса Мажвидаса — временный госпиталь с операционными, с генераторами, со всем, что у нас было тогда в наличии. Это было сделано на случай, если Москва решится на штурм. Но, к счастью, этого не произошло.

Самое интересное, что все это время у меня не было никакого страха. Представьте себе, что я совсем не думал о семье, о детях. Было только желание помочь тем, кто был ранен. Я молился только об одном: чтобы смерть не была мучительной. Если в меня попадут, то лучше сразу насмерть.

Линас Станкявичус, участник событий в ночь с 12 на 13 января у телебашни:

Когда Литва обрела независимость в 1990 году, мне было 25 лет и я работал инженером в Институте проектирования городского строительства. Но проектов не стало, и я устроился работать продавцом в магазин на проспекте Гедиминаса, главной улице города. С продовольствием ситуация была не очень хорошая, как и с топливом. Мы с братом, например, как-то даже ездили на машине в Слуцк, в Беларусь, чтобы запастись бензином.

В те январские дни мы постоянно дома слушали радио. 12 января сообщали, что может быть штурм Сейма. И мы решили с братом туда поехать. Там были костры, а вокруг люди пели народные песни. К вечеру уже казалось, что штурма не будет. Мы замерзли, вернулись домой около 8 вечера, и жена мне говорит: «По радио сказали, что танки из Северного городка поехали к Сейму». Но потом оказалось, что они приехали к телебашне, которая находится в районе Каролинишкес, построенном в советское время. Как только мы с братом об этом узнали, то сразу решили идти туда. Пока мы приближались к башне, было уже слышно, что там что-то происходит. Уже на улице, где расположен телецентр — сейчас это улица 13 января, а тогда улица Судервес, — увидели искореженный «Москвич». Потом люди нам объяснили, что его переехал танк.

Мы подошли поближе и увидели, что какую-то девушку клали на носилки. Мы подбежали и помогли погрузить ее в машину скорой помощи. Что с ней случилось дальше, я не знаю.

Мы решили подойти ближе к башне, чтобы посмотреть, что будет. Побежали. Увидели, что танки стали окружать башню с левой стороны. Люди там вообще не думали, что может начаться стрельба. Поэтому стояли до последнего, хотя танки ехали чуть нам не по ногам. Танки полностью и очень плотно — танк к танку — окружили башню. И тут послышались выстрелы, из окон нижней части телебашни посыпались стекла. Там внутри в этот момент, как я узнал позже от знакомого, сидели молодые люди, вооруженные только дубинками. Но в тот момент мы не видели, что там еще происходило за танками. Думаю, что те, кто погиб у телебашни в тот вечер, погибли именно там — внутри окружения. И если бы мы с братом прибежали к башне буквально чуть-чуть пораньше, мы бы тоже могли оказаться там внутри и не вернуться домой...

А мы продолжали стоять и петь песни. Но довольно быстро эти танки повернули свои пушки в нашу сторону, начали двигаться на нас и стрелять холостыми снарядами. Брат пожаловался, что у него болят уши, а я ему посоветовал, открывать рот, чтобы смягчить силу звукового удара. Но танки ехали медленно, как бы давая нам возможность убежать. Отступишь 10 шагов и смотришь — остановился танк или нет. Но они продолжали ехать на нас. А в толпе бежать тяжело, кто-то падал, мы старались всех поднимать, чтобы они не попали под гусеницы. Так мы отступили до административного здания на улице Судервес и решили возвращаться домой.

Когда вернулись, жена плакала: «Где вы были?». Она уже узнала по радио, что у башни есть убитые.

Нина Мацкевич, журналист Литовского радио, в 1991 году — журналист Литовского радио, корреспондент газеты «Согласие»

О том, насколько Литве тяжело жилось во время экономической и энергетической блокады, предшествовавшей штурму, я помню меньше всего. По одной простой причине — я была настолько погружена в работу, что все бытовые вещи проходили мимо меня. Я тогда работала в «Согласии», газете движения «Саюдис», возглавляемого Витаутасом Ландсбергисом. Наше издание сыграло важную роль для демократического движения на всем советском пространстве. У него был огромный тираж, который мы рассылали по всему Советскому Союзу. Как мне говорили питерцы, один наш номер читали примерно по 50 человек. До августовского путча это была единственная газета, где можно было печатать российских демократов: к нам приезжали и Валерия Новодворская, и Галина Старовойтова, и Юрий Афанасьев. Мы работали очень интенсивно, получали огромное количество писем. Днем я работала на радио в рамках государственного вещания, а вечером, точнее даже ночью, в «Согласии». А параллельно я начала работать в еще одной газете «Содействие», основанной Вадимом Михайловым, россиянином из Тамбова. Я была ее учредителем как гражданин Литвы. Ее тоже развозили по всему Советскому Союзу. По сути, это был дайджест из материалов радио «Свобода», «Голоса Америки» и других зарубежных источников.

Тогда вещание на государственном радио велось на двух языках: литовском и русском. Вообще, все решения, принятые сразу после обретения независимости и касавшиеся нацменьшинств, были очень мудрыми. Наше руководство решило, что русскоязычное население — неважно, русские, поляки, украинцы, белорусы или вообще дипломаты — должно быть в курсе событий. Поэтому у нас шла беспрерывная трансляция. Это было очень важно: тот, кто хотел знать, что происходит, кто изначально не отвергал независимость, мог обо всем узнать в прямом эфире, как и в ночь с 12 на 13 января.

И вот мое дежурство было в ночь с 11 на 12 января, я работала с Годой Шальчюте. Под окнами здания Литовского радио и телевидения на улице Симона Конарского в Вильнюсе стояли люди. Они пели, жгли костры, держали горящие свечки в руках. А, главное, нас постоянно подкармливали — приносили всякие вкусные вещи. Молодежи там я не помню, в основном, пожилые люди. И они приносили накрытые полотенцем домашние пирожки, бутерброды. А мы всю ночь отслеживали движение войск. Рано утром 12 января, около 6 утра, мы вышли с Годой на улицу. В кинотеатре «Вингис» неподалеку давали бесплатный кофе, но мы настолько устали, что решили: не пойдем. И одна другой говорит: «Точно не будут штурмовать». Мы были в этом абсолютно уверены, ведь вокруг было полно народу.

От трагического до смешного один шаг. Выспавшись 12-го днем, я пошла на улицу Геросиос Вилтиес, где располагалась редакция «Содействия», совсем рядом со зданием Литовского радио и телевидения. В какой-то момент мой коллега говорит: «Стреляют». А ему отвечаю: «Не может быть, это выбивают ковер». Звуков выстрелов я никогда не слышала, а как выбивают ковры во дворе — слышала. Но почему эти «пух, пух, пух» раздаются в час ночи? В это время из другой комнаты пришел наш распространитель, который постоянно смотрел там телевизор. Он не понимал ни единого слова, но с испуганным лицом сказал: «У вас там что-то происходит». Мы бросили к телевизору, а там Эгле Бучелите, которая вела прямой эфир во время штурма здания до самого отключения сигнала, сообщает: «Здание радио захвачено, на телевидение заходят военные». И мы побежали туда.

Я помню очень плотную толпу. Едут то ли танки, то ли бронетранспортеры, а люди скандируют: «Геда! Геда!», то есть «Позор!». И ведь ехали в толпу русские люди! Я же тоже русский человек! И от этого меня охватил ужас — так мучительно, как бывает стыдно за родных. Я взбесилась и ринулась к зданию. И тут в одном из окон разбилось стекло, и я увидела направленное на меня дуло. В этот момент меня схватил за рукав коллега, которого к этому моменту уже выкинули из здания — без куртки, в тонком свитерочке, и сказал: «Кончай проявлять ненужный патриотизм». Ему, когда выгоняли из здания, очень сильно дали по почкам. Он был в шоке. Мы с другими девушками, которые успели выбежать из здания, стояли сбоку от него. В тот момент я не знала, что там погиб человек.

Позже я узнала, что когда военные уже вторглись в здание, две наши сотрудницы закрылись в аппаратной. А там специальные двери для записи — с двойной звукоизоляцией. Военные стреляли в эту дверь, но потом каким-то образом этим двум женщинам удалось с ними договориться, чтобы им разрешили уйти. А могли и застрелить.

Когда прошло уже много времени после этого штурма и наконец освободили наше здание, мы увидел весь тот ужас, который наделали военные. Было ощущение, что они пришли, как варвары, все крушить: в кабинетах, кругом был полный разгром, на полу валялась разбитая техника. А ведь события происходили накануне старого Нового года. У кого-то оставалась в редакции заначка, у меня — бутылка шампанского. Не осталось ничего…

Когда мы поняли, что в здание ЛРТ не попасть, мы решили пойти на площадь перед парламентом, которая позже получила название площади Независимости. Тут я увидела двух своих коллег — Аудрюса Сярусявичуса, будущего директора ЛРТ, а тогда корреспондента радио «Свобода», и датского журналиста Флемминга Росэ, ужасно бледного. Они только-только вернулись от телебашни, где видели тела погибших. Мобильной связи не было, и мы все узнавали только через личные свидетельства.

Мой коллега Олег Курдюков решил, что надо позвонить Дмитрию Волчеку на «Свободу». Тогда мы вошли в дом, который окнами выходит на площадь, позвонили в первую попавшуюся дверь и объяснили, что нам надо срочно позвонить и рассказать о том, что происходит. И люди нас пустили в квартиру. И помню: в квартире темнота, много людей — видимо, пришли соседи. И все они плотно стоят у окон, которые выходят на парламент.

А на площади в те дни было видно очень много флагов, не только литовских. В ту же ночь наш замечательный актер Артем Михайлович Иноземцев вместе со своей литовской женой сшили из подручного материала российский триколор. Ему было очень важно, чтобы и этот флаг был на площади — таким образом показать, что не все русские люди находятся по другую сторону баррикад. Там стояли и поляки со своими флагами, и татары, и евреи, и белорусы.

Потом вышла из Сейма руководитель газеты «Согласие» Люба Черная и сказала мне: «Все может быть. Если события будут развиваться не в нашу пользу, надо обязательно уничтожить архив газеты, потому что это потенциальный выход на авторов писем». А мы получали массу писем, в том числе от тех, кого сослали в Сибирь. Тогда мы стали зачищать редакцию: если что-то случится, то нас, русских, которые поддерживали независимость, как говорится, повесят на первом столбе. Когда спало напряжение и мы поняли, что штурма не будет, мы немного поспали.

С 14 января я стала работать в радиоточке в парламенте. Наши коллеги на радиостанции «Ситкунай» под Каунасом попытались сделать так, чтобы можно было вещать на всю страну. Это было совсем маленькое помещение над залом заседаний, своего рода балкончик, откуда мы все видели. И, не умолкая ни на секунду, мы постоянно рассказывали, что происходит. Ночевали там же на матах, вместе с защитниками, молодыми люди без оружия. Там же была, как я ее называла, «интербригада» из русских, украинских, белорусских молодых людей, которые расположились в подвале. Им было лет по 16–17, с ними была девушка с котятами — непонятно, где она их нашла. И когда я сейчас смотрю кадры из Беларуси, я невольно вспоминаю этих романтиков с гитарами. Они тоже очень рисковали, когда ехали в Вильнюс, чтобы проявить свою солидарность.

В какой-то момент один из охранников позвал Владимира Ермоленко, который был одним из тех, кто подписал Акт о независимости Литвы 1990 года, и сказал: «Тут какой-то человек говорит по-русски». Ермоленко увидел, что пришел советский офицер, и я повела его в зал заседаний, где люди выступали непрерывно. И то, что он сказал, потрясло абсолютно всех. Это был военный представитель Владимир Тарханов <его историю читайте ниже — The Insider>. Это был первый случай, когда российский военный пришел попросить прощения и выразить свою поддержку. И это был безумно смелый поступок, очень важный, поскольку его выступление транслировалось напрямую. И люди, в том числе и литовцы, слышали, что был русский человек, к тому же военный, который встал на их сторону. Тех, кто поддерживал негласно, было много, но открыто выступить решались единицы. Думаю, что если бы не его поступок и не наши газеты, которые вели разъяснительную работу, не было бы и того митинга в Москве несколько дней спустя.

Не могу тут не вспомнить, что за год до этих событий в чем-то похожий поступок совершила Наталья Касаткина, директор «Русского культурного центра»: она выступила перед Михаилом Горбачевым, когда тот в январе 1990 года приезжал в Вильнюс. Она выступила перед ним именно как русский человек, от лица многих русских в Литве. Наталья ему сказала: «Не все русские по ту сторону баррикад. Мы — за независимость». Потом ее обвиняли в том, что именно она развалила Советский Союз. Литовский поэт Вайдотас Даунис сказал: «Почетно быть меньшинством в меньшинстве». И мы, литовские русские, которые выступали за свободу, эти слова воспринимали на свой счет.

Кстати, спустя месяц, когда уже спало внутреннее напряжение, я как-то вышла из парламента и увидела на другой стороне улицы большую очередь то ли за колбасой, то ли еще за чем-то. И меня внезапно охватил праведный гнев: отечество в опасности, а вы стоите за колбасой! Это нехорошее чувство распознал и помог с ним справиться замечательный психотерапевт Евгениюс Лауринайтис. Он сказал, что те, кто пробыл больше месяца в Сейме: спал на матах, пытался защищать, был готов умереть в любой момент, у них развился вьетнамский или афганский синдром, когда у тебя возникает неприязнь к тем, кто живет бытовыми вещами. И он тогда нас разогнал по домам — пить водку, смотреть телевизор, ходить на танцы. Вообще же, по подсчетам Лауринайтиса, посттравматический стресс отразился в качестве инфарктов, инсультов и множества других проблем на по меньшей мере сотне тысяч человек. Ничто не проходит бесследно. Взрывной волной накрыло всю страну.

Владимир Тарханов, советский военный представитель в Литве:

Моих родителей в 1930-е годы сослали в Сибирь из Смоленской губернии. Я учился на физико-техническом факультете Томского политехнического университета, не закончил и потом поступил в военное училище в Кемерово. Служил в Минске. Потом поступил в Военную академию в Киеве. После академии меня направили в Новосибирск военным представителем — контролировать качество продукции, выпускаемой для нужд военных. И этим я занимался до конца службы, но в разных местах. После Новосибирска был направлен в Подмосковье, а затем в Вильнюс. Так что в Литве я оказался в конце 1989-го года, как раз когда здесь началось движение за независимость.

Когда в январе 1991 года я понял, что военных хотят привлечь для подавления народа, я выступил с обращением к офицерам и солдатам и сказал им, что мы принимали присягу, чтобы защищать страну, а не воевать против людей, и призвал их не покидать казармы. Я обратился к ним не как руководитель военного представительства, а от себя лично — как российский офицер. Я и тогда, и сейчас абсолютно убежден: когда политики привлекают армию, чтобы продвигать свои сугубо политические интересы, это неправильно. Армия должна защищать свой народ, свое государство. Армия создана не для того, чтобы подавлять. Эти жандармские функции не для армии.

После моего обращения к нашим военным информация о моем поступке просочилась в Москву. И тогда в программе «Время» сказали, что, по информации Генерального штаба, в Литве такого офицера нет. Мне тут же стали звонить родственники и знакомые и спрашивать, жив ли я вообще, все ли со мной в порядке. Тогда 16 января я обратился в парламент с просьбой дать мне выступить. Меня пригласили, я вышел на трибуну, показал свое удостоверение, что я действительно существую и служу, что не поддерживаю действия советских военных.

Тут уже меня вызвали в Генштаб. Туда уже пригласили корреспондентов, чтобы я уже при них выступил и отрекся от того, что я говорил: что до этого, дескать, я не осознавал того, что говорил. Но я отказался говорить. Тогда начальник управления дал мне бумагу и сказал: «Садись спокойно и напиши». Я сел и написал рапорт об увольнении. На следующий же день приехала комиссия. За день я сдал все дела и был уволен.

По приказу сверху тут же собрали офицерское собрание, чтобы меня осудить. Все стали выступать, как положено. И только один офицер встал и говорит: «Что мы делаем! Ведь мы все думаем, как он, только боимся сказать!».

После этого несколько раз подходили люди с угрозами. А однажды дошло до смешного. Это уже, видимо, КГБ постарался. Меня не было дома, а в это время к нашему дому приехали пожарные машины. Одна из них выдвинула лестницу — и прямо к нашему окну. А дома в этот момента была моя жена Исидора. Она вышла на балкон и стала кричать: «Люди, смотрите, это убийцы! Они приехали нас убивать!». Под окнами стали собираться люди, и эти «пожарные» тут же свернули технику и уехали.

После этих событий литовские власти предлагали меня спрятать куда-то на время. Но куда тут спрячешься! Меня наградили одной из высших литовских наград и предложили высокую должность в министерстве обороны Литвы. Но я счел неправильным принимать это предложение, все-таки я давал присягу в России. Но когда войска ушли, я остался жить здесь, в Литве.

Михаил Головатов, полковник КГБ в отставке, командир группы «Альфа», захватившей телебашню в ночь на 13 января 1991 года

Сейчас многие (в том числе журналисты) неправильно представляют себе ту ситуацию, которая была в СССР и в Литве в 1990-91 годах. Везде пишут, что телецентр и телебашню штурмовали офицеры и военнослужащие советской армии. Но это был не штурм, а освобождение телецентра и телебашни от боевиков «Саюдиса».

В декабре 1990 года все каналы и радиостанции перешли на вещание на литовском языке по решению председателя Верховного совета Литовской ССР Витаутаса Ландсбергиса, который также был лидером «Саюдиса». Официальная миссия военных была — восстановить конституционную целостность Союза и обеспечить вещание на русском языке.

Сейчас там утверждают, что в марте 1990 года был проведен референдум <Литва не утверждает, что тогда был проведен референдум. В начале марта в стране прошли выборы в Верховный Совет, который в первые же дни работы принял Акт о независимости — The Insider>. Но это все вранье. На самом деле его только декларировали, никакого референдума не было. Для того, чтобы провести референдум, надо было получить согласие центра. Референдум должна была назначить Москва, а этого не было.

На момент событий ни у меня, ни у моих подчиненных не было сомнений, что они действуют на территории Советского Союза и выполняют приказ высшего руководства. К тому республика жила по законам СССР, а ее граждане пользовались советскими паспортами. Председатель Верховного совета подчинялся Москве, докладывал, и самое главное — нас же послали туда. Нам дали приказ. У меня был приказ от председателя КГБ Владимира Крючкова, а других подразделений от министра обороны СССР Дмитрия Язова.

Сейчас все руководители и члены операции, в том числе бывший министр обороны СССР, считаются в Литве военными преступниками. В марте 2019 года Вильнюсский окружной суд вынес им приговор и осудил заочно 67 человек. Язов и Головатов приговорены к 10 и 12 годам лишения свободы заочно. Реальный срок в виде 7 лет заключения сейчас отбывает бывший советский военный Юрий Мель, который сделал предупредительные выстрелы из танка.

До начала операции всем военным на заседании штаба сообщили, что министр обороны Язов лично доложил обо всем Горбачеву и получил его согласие. В последствии же Горбачев категорически от этого отказывался.

Группу отправили в Вильнюс 7 января. В тот день в городе начались протесты из-за повышения цен на продукты. Цены выросли не 7-го числа, они выросли с начала января из-за того, что везде ухудшилось снабжение — и в Баку, и в Тбилиси. Везде было плохо. Трудящиеся, которые вышли на улицы, не поднимали вопрос о независимости, они требовали улучшить свое положение.

Военные хотели действовать сразу же, но команды из центра не было. «Нам говорили — подождите, еще не время. Не объясняли, почему. Приказ дали только в ночь с 12 на 13 января. К этому времени литовские власти уже были в курсе приезда группы спецназа и вокруг телебашни и телецентра стояли тысячи людей, несмотря на введенный в городе комендантский час.

То, что там было, — это предательство центра. Уверен, что об их планах литовским властям сообщил сам центр. К телебашне и телецентру приезжали автобусы и привозили сторонников «Саюдиса», они выставили живой щит перед действующей армией.

Миссия военных была зайти на объекты и поменять ведущих, которые говорили на литовском языке, на журналистов с центрального телевидения. Но у моих подчиненных не было оружия, а у Псковской и конвойной дивизий, которые нас поддерживали, не было боевых патронов. Путь к объектам они пытались расчистить танками и боевыми машинами десанта (БМД) — сделали три предупредительных холостых выстрела в воздух. Но толпа продолжала стоять.

Но мы не смогли зайти с парадного входа, только с тыловой части, где было меньше людей. Но в итоге взяли оба объекта — и здание, где было телевидение, и телебашню. Внутри телебашни у нас было столкновение с членами «Саюдиса». Они включили систему пожаротушения. Хорошо, что мы были в касках и противогазах, иначе бы мы не смогли выполнить задачу. Дело в том, что помещения стал заполнять инертный газ — неон. В итоге члены «Саюдиса» сбежали, а военные остались налаживать вещание.

Нам удалось запустить вещание на русском языке, и оно продолжалось до августа 1991 года, пока в Москве не случился заговор ГКЧП. За ту ночь в городе погибло 15 человек — 14 гражданских и один офицер КГБ. Его подстрелили, когда он заходил в телецентр. В итоге мужчина умер от потери крови. Я считаю, что людей в толпе убили так и оставшиеся неизвестными снайперы, которые сидели на крышах соседних домов. Мы видели, как ведется стрельба и люди в толпе падают, поэтому утром уезжали от телебашни на бронированной БМД.

Материал подготовлен при участии Анастасии Михайловой