Мнения
11-13 января 1990 года в Литву, охваченную мечтой о независимости, приехал председатель Верховного Совета СССР Михаил Горбачев. Он надеялся лично убедить Вильнюс оставить мечты о свободе и прислушаться к голосу разума. Но уже через два месяца, 11 марта, председатель Верховного Совета ЛССР Витаутас Ландсбергис провозгласил независимость Литвы. Журналист Рамунас Богданас, бывший в те дни советником Ландсбергиса, рассказывает, почему литовцы решились «прыгнуть нагишом в крапиву», не поддавшись на обещания Горбачева «обуть-одеть-накормить».
Приезду Горбачева в Вильнюс предшествовала важная череда событий, которая предопределила его провал. Когда Михаил Сергеевич запустил перестройку, местная номенклатура в ЛССР, которая в большинстве своем состояла из литовцев (только второй секретарь ЦК Компартии обязательно должен был быть русским и назначался Москвой), выступала против новых веяний. Открыто свой протест против горбачёвских перемен она не демонстрировала, но при этом упорно ничего не делала в поддержку курса нового лидера страны. Люди в Литве уже очень хорошо понимали, что правление Горби, как его называли на Западе, – большой прогресс, но до нас начатые им и его соратниками процессы преобразований доходили гораздо позже. Когда, наконец, через три года после официального старта перестройки ее идеи докатились до Литвы, выяснилось, что здесь её поняли совсем по-другому. «Саюдис» («движение» по-литовски), позже ставший мотором борьбы за независимость, 3 июня 1988 года собрался в Вильнюсе на свое первое заседание. Тогда он назывался длиннее: «Литовское движение за перестройку». Конечная цель литовской «перестройки» – выход Литвы из СССР – не называлась вслух. Литовские коммунисты во главе с первым секретарем республиканского Центрального Комитета компартии Альгирдасом Бразаускасом, в свою очередь, говорили об экономической автономии республики. И Бразаускас в это верил! Но когда все активнее пошли разговоры о независимости, он нашел другое слово – «суверенитет». На центральной улице Вильнюса – проспекте Гедиминаса (до 1989 года – Ленина) – даже появился плакат со словами: «Литва без суверенитета – Литва без будущего». Когда Бразаускаса спрашивали, что имеется в виду, он в ответ читал лекцию про экономически суверенную республику внутри СССР – своего рода свободную экономическую зону. Но попытка подменить понятия не вышла: перестройка в итоге оказалась радикальной, а суверенитет самым настоящим. До 1988 года в Литве, Латвии и Эстонии, по сути, не было настоящей гласности. Мы зачитывались «Ровесником» и «Иностранной литературой», но одновременно понимали, что появление похожих изданий в Литве невозможно. Когда в Москве уже вовсю говорили о 37-м и печатали Солженицына, в Вильнюсе все еще царил застой. Но в этом была виновата не только местная номенклатура. Я думаю, что к тому моменту и в Кремле появилось понимание, что если гласность всерьёз начнется в Литве, то она заведет общество слишком далеко. И, в общем, они оказались правы. Гласность не может существовать в ограниченном формате – она либо есть, либо ее нет. Советская историческая модель для стран Балтии была построена на лжи. В каунасской школе меня учили, что в 1940 году «в прибалтийских странах все три народа одновременно восстали против буржуазии, которая сидела у них шее, и попросились в коммунистический рай товарища Сталина». А дома, на кухне, от своих родителей, родившихся в независимой Литве, мы слышали совсем другую историю и внимательно рассматривали фото вполне себе зажиточной межвоенной жизни. От родителей мы слышали совсем не такую историю, как в школе
23 августа 1987 года, в очередную годовщину пакта Молотова-Риббентропа, в центре Вильнюса у памятника поэта Адама Мицкевича, рядом со знаменитым костелом святой Анны, прошел первый массовый митинг. Сотрудники КГБ внимательно следили за ходом этого «антисоветского мероприятия»: они тщательно фотографировали всех пришедших, затем вычислили кто есть кто. Впоследствии с одними провели «воспитательные» беседы, кому-то сообщили на работу. Летом 1988 года Ригу и Вильнюс посетил Александр Яковлев, секретарь ЦК, курировавший совместно с Егором Лигачевым вопросы идеологии, информации и культуры, один из «архитекторов» перестройки. В Литве, как в Латвии, он встречался не только с руководством республик, но с творческой интеллигенцией – с той прослойкой общества, которая, как казалось тогда в Москве, единственная была подвержена идеям независимости. Именно Яковлев, возглавивший на 19-й Всесоюзной партконференции 1988 года комиссию, подготовившую знаменитую резолюцию «О гласности», привез долгожданное разрешение на гласность в балтийские республики. Как только нам дали возможность открыто обсуждать свое прошлое, тут же вышли первые публикации о пакте Молотова-Риббентропа. И тут уже ни у кого не осталось сомнений по поводу того, как на самом деле мы попали в СССР: Гитлер и Сталин нас просто взяли и поделили. В прессе и в издательствах стали появляться воспоминания людей, которые были депортированы или пережили три оккупации – советскую, нацисткую и еще раз советскую, перепечатывались книги, написанные литовцами, эмигрировавшими на Запад. Мы читали мемуары, тех кого вывезли в Ухту, Норильск, к морю Лаптевых – про то, как люди спали на земле и у них примерзали волосы, про то, как умирали дети в вагонах, а их матерям предлагали сбрасывать детские трупы прямо во время движения поезда, следовавшего все дальше и дальше в Сибирь. Эти жуткие рассказы подействовали даже на тех, кто раньше о выходе из СССР думал без особого энтузиазма. Как только Яковлев привез разрешение на гласность, появились мемуары о том, как матерей заставляли выкидывать детские трупы из вагонов по дороге в Сибирь
Встречи с творческой интеллигенцией в Вильнюсе убедили Яковлева, что идея независимости здесь созрела окончательно. Но если Александр Николаевич понимал это стремление к свободе как к высшей ценности, то Михаил Сергеевич разговоры о свободе сводил к чисто материальным вопросам. Собственно, 11 января 1990 года он и приехал в Вильнюс, чтобы оценить на месте обстановку, пообщаться с людьми и дать им понять: мечты-мечтами, но выжить без СССР вы не сможете. Эту же идею параллельно повторял Альгирдас Бразаускас. В одном из интервью в салоне самолета, который летел в Москву, он с иронией заметил: «Те, кто докажет, что Литва может самостоятельно существовать, получат Нобелевскую премию». То есть Литва может жить автономно, но всё же под большим хозяином. Многочисленные разговоры Горбачева в Литве – а его визит был максимально насыщен встречами – можно свести к простому посылу: если что-нибудь не так, давайте решать этот вопрос не в «национальных квартирах», как он любил повторять, а вместе – и только вместе. Да, мы знаем, что в стране есть нехватка продуктов, промтоваров, но у нас гласность, и мы можем об этом свободно говорить и сообща преодолевать эти проблемы. Однако обещания Горбачева «обуть-одеть-накормить» в обмен на лояльность не впечатлили литовцев. К тому же, к этому времени в республике, по сравнению с остальным СССР, жили не так уж плохо. Благодаря закону «О кооперации в СССР», принятом в 1988 году, рынок заметно оживился. Открылось много текстильных мастерских, прибалтийский трикотаж пользовался большой популярностью в стране. У нас даже можно было купить джинсы местного производства! Поэтому вопрос материального обеспечения для литовского общества уже не стоял так остро. Главный вопрос ставился совсем по-другому: если в стране гласность и справедливость, вы должны нас освободить. Историческая правда должна быть реабилитирована. Известный литовский журналист-международник и писатель Альгимантас Чекуолис тогда написал: «Вы нас обвиняете в нежелании жить одной дружной семьей и в том, что мы требуем развода. Но чтобы развестись, нужно сперва пожениться. А нас просто изнасиловали». Эти слова стали крылатыми. Обещания Горбачева «обуть-одеть-накормить» в обмен на лояльность не впечатлили литовцев.
Михаил Сергееевич, стоит отдать ему должное, не боялся и даже любил общаться с людьми. В Вильнюсе он вышел на улицу поговорить с «простым» народом, надеясь на камеры засвидетельствовать, что многотысячная толпа, в отличие от вечно недовольной интеллигенции, уж точно его поддержит. Но разговор вышел для Горбачева неожиданным: – Вы чего хотите? – Свободу, свободную Литву. – А вы понимаете, что это такое? – Да, я понимаю. Я родился в свободной Литве. – А вы кто такой? – Я – слесарь. После отъезда Горбачева у людей осталось впечатление, что мы смогли до него донести то, что хотели. А понял ли он на самом деле? Открытой реакции не последовало. Думаю, Горбачев искренне верил, что Литва не в состоянии жить вне Советского Союза, что мы поиграем в независимость, но тяжелая реальность укажет нам правильный путь в общий дом. Поэтому танки в Вильнюсе появились не сразу после 11 марта 1990 года, когда депутаты свежеизбранного Верховного Совета ЛССР объявили о выходе Литвы из состава СССР, а ровно через год после визита Горбачева. В день подписания Акта о восстановлении независимости Литвы я спрашивал депутатов, что будешь дальше. Известный экономист Эдуардас Вилкас предрек: «Мы прыгаем нагишом в крапиву». Заместитель Ландсбергиса, юрист Казимерас Мотека, меня успокоил: «Ты думаешь шведы, наши ближайшие соседи по другую сторону Балтики, будут сидеть с бананом у телевизора и не заступятся за нас?» Оба оказались правы. Этот прыжок в независимость оказался болезненным. Горбачев наказал Литву многомесячной экономической и энергетической блокадой. Но, с другой стороны, нас поддержал вся западная общественность, несмотря на общую благосклонность в Европе и Америке к курсу Горбачева. 11 марта оба депутата могли только предполагать, что ждет Литву. Но и пессимист Вилкас, и оптимист Мотека проголосовали за выход из СССР, потому что иначе было невозможно.