Вернуть и расстрелять. Как советская власть заманивала эмигрантов обратно и чем это для них кончалось

«Советский ковчег»

Демографы и историки традиционно делят эмиграцию из СССР на три волны. Первая (1918–1922 годы) — те, кто бежал после революции. В этот период страну покинули, по разным оценкам, от полутора до трех миллионов человек. Во вторую волну (1941–1944 годы) входят граждане СССР, которые во время войны оказались на территории Третьего рейха — как правило, в качестве остарбайтеров или военнопленных — а потом отказались возвращаться. Хотя эта волна была довольно многочисленной (одни историки считают, что «невозвращенцев» было не более 700 тысяч человек, другие — что полтора миллиона и даже больше), она оказалась самой незаметной. Опасаясь, что их могут выдать СССР, где их с большой вероятностью ждали лагеря, эмигранты старались не привлекать к себе внимания. Третьей волной (1948–1989 годы) называют всю эмиграцию периода холодной войны. Значительная ее часть — евреи, которым в 1970-х советские власти наконец-то разрешили уехать. Эта волна не слишком многочисленна — всего около полумиллиона человек.

Первыми в Советскую Россию стали возвращаться сочувствующие коммунистам эмигранты, покинувшие страну еще до Первой мировой войны. Правда, не все они приезжали по своей воле. Так, за три года до того, как в 1922-м советские власти выслали за границу политически неблагонадежную интеллигенцию, примерно то же самое американские власти сделали с коммунистами — выходцами из Российской империи. Всё началось с принятия Вудро Вильсоном в 1918 году «Закона о подстрекательстве к мятежу», который позволял, помимо прочего, депортировать радикально настроенных иммигрантов. Вскоре генеральный прокурор Александр Палмер вместе с иммиграционными властями, пользуясь новым законом, открыл настоящую охоту на профсоюзы и коммунистические организации. В результате так называемых «рейдов Палмера» к концу 1919 года были арестованы 249 выходцев из Российской империи, заподозренных в связях с коммунистами. Большинство из них действительно были членами анархо-синдикалистской эмигрантской организации «Союз русских рабочих США и Канады», коммунистической и социалистической партий, но несколько человек вообще не имели отношения к политике. Задержанных сначала разместили в иммиграционной тюрьме, а 21 декабря 1919 года посадили в трюм армейского парохода «Буфорд» и под конвоем через Финляндию отправили в Советскую Россию. Американские газеты тут же окрестили «Буфорд» «Советским (или красным) ковчегом».

На советско-финской границе депортируемых встретила советская делегация во главе с секретарем Петроградского горкома РКП(б). Однако дальше прибывших ждало сплошное разочарование. Самые известные пассажиры «ковчега», политические активисты Эмма Гольдман и Александр Беркман, спешно покинули страну после жесткого подавления правительством Кронштадтского мятежа в 1921 году. Вскоре они опубликовали нелестные воспоминания о Советской России. Многие другие вернувшиеся позже были арестованы.

Прокурор Палмер собирался отправить в Россию еще несколько «ковчегов», но этого так и не случилось. Во-первых, даже первая депортация обошлась стране слишком дорого. А во-вторых, вскоре в иммиграционной службе появился новый руководитель, оказавшийся гораздо более лояльным к кандидатам на высылку.

Возвращение белоэмигрантов

Уже в первые годы советской власти правительство стало размышлять о возвращении «классовых врагов». В ноябре 1921 года был выпущен декрет «Амнистия лицам, участвовавшим в качестве рядовых солдат в белогвардейских военных организациях»:

«Советские Правительство знало, что тысячи русских трудящихся путем обмана и насилия втянуты в борьбу с рабоче-крестьянской властью на стороне царских генералов, помещиков и фабрикантов. Этих обманутых людей вводили в бой за чуждое им дело, и когда им пришлось очутиться на чужбине, их бросили на произвол судьбы. Они оказались сейчас выброшенными из родных сел, деревень и станиц. Жестокая судьба разбросала их по различным уголкам мира. Постоянные лишения, систематическое издевательство русских и заграничных белогвардейцев, каторжный труд, болезни и смерть на чужбине — вот удел тех, кто поддался провокации врагов рабочих и крестьян».

Декрет обещал полную амнистию лицам, «путем обмана или насильственно втянутым в борьбу против Советской власти», — но пока только рядовым и только тем, кто находился в настоящее время в Польше, Румынии, Эстонии, Литве и Латвии. Офицеры, доказавшие свою лояльность, впрочем, тоже имели возможность вернуться, но каждый такой случай рассматривался отдельно, через обращения в советские полпредства. В 1924 году круг амнистированных расширился: теперь советская власть «простила» и тех белогвардейцев, которые после Гражданской осели в Китае и Монголии.

Советские агенты вели активную работу в центрах дислокации эмигрантов: доставляли агитационную литературу, публиковали письма уже репатриировавшихся с рассказами о том, как замечательно им живется при Советах. В центрах сосредоточения белоэмигрантов стали появляться Союзы возвращения на Родину — организации, которые помогали уехавшим вернуться в Советскую Россию. Кроме того, Союзы вели пропагандистскую работу: распространяли листовки, печатали собственные газеты, организовывали собрания, показывали фильмы, «разоблачали клевету» эмигрантской прессы. В Париже одним из активистов Союза возвращения на Родину уже в 1930-х станет Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой. Его дальнейшая судьба (арестован в 1939 году, расстрелян в 1941-м) — красноречивая иллюстрация того, что ждало многих «возвращенцев» на родину.

Активно поддерживали большевики и «сменовеховцев» — эмигрантское течение, идеологи которого призывали к примирению и сотрудничеству с Советской Россией. Название движения произошло от вышедшего в 1921 году сборника «Смена вех», где были изложены основные идеи течения. По мнению сменовеховцев, победа большевиков была исторически закономерна, белому движению пора ее признать и перестать бороться, интеллигенция должна быть со своим народом, а значит — с большевиками, раз уж народ выбрал их. «Ведь ясно как Божий день, что Россия возрождается. Ясно, что худшие дни миновали, что революция из силы разложения и распада стихийно превращается в творческую и зиждительную национальную силу», — оптимистично писал один из идеологов движения Николай Устрялов. Правда, сотрудничество оказалось недолгим: большевикам не нравилась идея сменовеховцев о «перерождении» советской власти.

Есть несколько причин, зачем большевикам понадобились эмигранты. Во-первых, в 1920-х, когда у молодой страны еще не было полноценной системы подготовки кадров, ей действительно нужны были квалифицированные специалисты во всех областях. А во-вторых (и многие историки считают эту причину основной), — в пропагандистских целях. Люди, которые пожили на Западе и выбрали социализм — убедительный аргумент превосходства советского образа жизни.

Однако эта волна реэмиграции так и не стала массовой. Известно, что многие белогвардцейцы не слишком доверяли обещаниям большевиков. В памяти еще была свежа история с армией барона Врангеля: в 1920 году большевики опубликовали воззвание «К офицерам армии барона Врангеля», обещавшее полную амнистию всем, кто перейдет на сторону советской власти. Однако после того как Врангель ушел из Крыма, оставшиеся там офицеры и солдаты оказались жертвами массового красного террора.

Кроме того, политика советской власти в отношении эмигрантов была довольно непоследовательной. Да и условия, на которых предлагалось возвращаться, были не слишком заманчивыми. В том же письме, где Дзержинский призывает возвращать эмигрантов, он предлагает:

«Нужным нам спецам давать индивидуальные прощения и прием в русское гражданство с тем, чтобы они обязались определенное время (1–2 года) работать там, где мы укажем, чтобы доказали свою искренность раскаяния».

Конфискованное к тому времени имущество уехавших возвращать тоже никто не собирался. Немаловажным оказалось и то, что позиция большинства эмигрантов по отношению к СССР была непримиримой, и любое сотрудничество с Советами (не говоря уже о возвращении) они считали предательством.

И всё же в период с 1921 по 1930 годы около 180 тысяч эмигрантов вернулись. При этом пик реэмиграции пришелся на 1921 год. Правда, в большинстве своем это были крестьяне или казаки, а не те «спецы», на которых рассчитывал Дзержинский. Невозможно отследить судьбу всех «возвращенцев», но точно известно, что многие в годы Большого террора всё-таки пострадали за свое белогвардейское прошлое: прощение оказалось временным.

Ярикий пример — история вернувшихся в СССР сотрудников Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Железная дорога, соединявшая Читу с Владивостоком и Порт-Артуром и проходившая по территории Маньчжурии, когда-то принадлежала Российской империи и обслуживалась в основном ее гражданами. После революции КВЖД не раз становилась предметом военных конфликтов между Китаем и СССР, а в начале 1930-х была продана Японии (формально — созданному японской администрацией на оккупированной территории Маньчжурии государству Маньчжоу-го). «Русских харбинцев» начали массово эвакуировать в СССР, введя для этого упрощенный порядок получения гражданства.

Поначалу КВЖДинцев позиционировали в прессе как героев, вынужденных бежать от японской агрессии. Их охотно трудоустраивали: на железнодорожном транспорте, в химической промышленности, на оборонных предприятиях. Но в 1937 году бывшие КВЖДинцы стали объектами чистки. Правда, их аресты начались раньше — с 1935 года, но 20 сентября 1937 года вышел оперативный приказ НКВД № 00593, где заявлялось о необходимости «ликвидации диверсионно-шпионских и террористических кадров из числа ”харбинцев”». С этого момента «точечные» репрессии превратились в массовую чистку, жертвами которой становились даже дети КВЖДинцев, родившиеся в Китае. По данным исследователя Сергея Пудовского, 21 тысячу человек в ходе «харбинского дела» приговорили к высшей мере, 10 тысяч — к лагерям.

Показательна и судьба шестерых идеологов «Смены вех». Юрий Ключников вернулся в СССР в 1923 году. Он сделал прекрасную карьеру: был профессором в МГУ, работал консультантом в Наркомате иностранных дел, активно публиковался, издавал книги. В ноябре 1937 года был обвинен в участии в шпионско-террористической организации; два месяца спустя расстрелян.

Николай Устрялов работал в советских учреждениях КВЖД; после продажи КВЖД Японии вернулся в Советский Союз, был профессором в крупнейших московских вузах. В июне 1937 года был арестован по обвинению в шпионаже; в сентябре расстрелян.

Сергей Лукьянов по возвращении в СССР семь лет был главредом Le Journal de Moscou — издававшегося в Москве еженедельника для французской аудитории. В 1935 году арестован «за участие в контрреволюционной группе» и приговорен к пяти годам; уже во время отбытия срока приговорен к расстрелу «за контрреволюционную агитацию и прославление фашистского режима».

Александр Бобрищев-Пушкин вернулся в Советскую Россию в 1923 году; в следующие годы работал адвокатом. В 1933 году арестовали и вскоре расстреляли его сына; в 1935 году арестовали и позже приговорили к расстрелу его самого.

Юрий Потехин в 1923 году также вернулся в СССР, где ему предложили возглавить один из отделов Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). В ноябре 1937 года был арестован по обвинению в «контрреволюционной агитации»; через десять дней расстрелян.

Таким образом из шестерых сменовеховцев уцелел только один — Сергей Чахотин. Да и то только потому, что оказался осторожнее коллег и вернулся в СССР только в 1958 году, при Хрущёве.

Репатриация после Второй мировой войны

В конце Второй мировой перед властями страны, понесшей громадные людские потери, встала новая задача: вернуть на родину перемещенных во время войны за границу советских граждан. По тогдашним оценкам, таких оставалось около 5 млн человек. По большей части это были остарбайтеры. Для этого в 1944 году был учрежден соответствующий орган — Управление уполномоченного Совета народных комиссаров СССР по делам репатриации.

Далеко не всегда эта репатриация была добровольной. Выяснилось, что многие советские граждане не желают возвращаться на родину. Часть этих невозвращенцев была коллаборантами, которые сотрудничали с нацистами и потом добровольно ушли с ними. Но, по мнению историков, таких было меньшинство. Чаще военнопленные и остарбайтеры не без оснований полагали, что на родине их тоже ожидают репрессии.

Для их возвращения советским властям пришлось заручиться поддержкой союзников: соглашения Ялтинской конференции 1945 года и дополнительные соглашения, подписанные с французским и британским правительствами, предписывали, чтобы все граждане, проживавшие на территории СССР на момент начала Второй мировой войны, независимо от их желания передавались советским властям. При этом граждане, которые до 1 сентября 1939 года жили на еще не входивших на тот момент в состав СССР территориях, насильственной репатриации не подлежали. Исключение — если они обвинялись в коллаборационизме.

Союзники могли опасаться, что советские власти будут искусственно задерживать возвращение американских и британских военнопленных домой, если с выдачей оказавшихся в их оккупационных зонах советских граждан возникнут проблемы. По другой версии, они просто не знали, как обеспечить такое количество потенциальных эмигрантов.

Советских граждан, находившихся в советской оккупационной зоне, по умолчанию отправляли в СССР. Тем, кто оказался в американской, английской и французской, повезло больше: если они не желали возвращаться, у них была возможность выдать себя за жителей территорий, присоединенных к СССР уже после 1 сентября 1939, или за эмигрантов «первой волны», либо прятаться на частных квартирах. При этом эмигранты «первой волны» активно помогали «невозвращенцам» «второй волны» скрываться и параллельно отстаивали их права перед союзниками.

Кстати, эмигранты «первой волны» нередко тоже становились жертвами насильственной репатриации, хотя формально она не должна была их касаться. Одна из самых громких таких историй — арест Василия Шульгина. Депутат Государственной думы, человек, принявший из рук Николая II отречение, один из идеологов Белого движения, Шульгин (как и многие «белоэмигранты») в 1930-х надеялся, что Гитлер поможет положить конец большевистскому правлению в России. Но с началом Второй мировой резко изменил взгляды и с нацистами в годы войны не сотрудничал. Тем не менее, когда в Югославию, где жил Шульгин, вступили советские войска, он был задержан, вывезен в Москву, арестован и приговорен к 25 годам за «антисоветскую деятельность». Уже 67-летний на тот момент Шульгин переживет заключение, в 1956 году выйдет на свободу, в 1961 издаст книгу «Письма к русским эмигрантам», где будет восхищаться и советскими коммунистами, и лично Хрущёвым, в том же году в качестве гостя поприсутствует на XXII съезде КПСС, снимется в документальном фильме «Перед судом истории» и умрет в 1976 году в возрасте 98 лет. Он так и не примет, правда, советского гражданства — как до этого не принимал иностранного.

Однако советские власти не дремали, они выявляли граждан, скрывающихся от возвращения, отправляли агентуру в лагеря для перемещенных лиц, составляли списки, устраивали облавы. Бывало, что скрывающихся от репатриации просто похищали из «чужих» оккупационных зон и увозили в советскую. Однако от такой практики всё-таки пришлось отказаться — это вызывало слишком большую шумиху. Поэтому советские власти чаще действовали убеждением. Государство, заинтересованное в том, чтобы вернуть как можно больше рабочей силы для восстановления страны, декларировало распространение на репатриантов всех гражданских прав, обещало им всевозможные льготы и блага, пособия, предоставление жилья, обязательное трудоустройство и, конечно, бесплатный проезд к месту жительства. Порой в ход шли письма от родных «невозвращенцев», написанные под диктовку МГБ.

Оценки исследователей расходятся в том, сколько человек всё-таки смогли остаться на Западе. Официальные источники эту цифру занижали: если верить им, «невозвращенцев» было всего 450 тысяч человек. Историки называют другие цифры: от 700 тысяч до полутора миллионов.

Интересно, что параллельно с этими зачастую вынужденными репатриантами в СССР стали активно — и абсолютно добровольно — возвращаться эмигранты «первой волны». Вторая мировая война разделила русских эмигрантов на два лагеря. Одни считали, что «против большевиков — хоть с чёртом» (читай — с Гитлером). Другие были убеждены, что если родина (какая уж она ни есть) в опасности, ее нужно поддержать. Тем более тогда казалось — по крайней мере, со стороны — что советская власть трансформируется. Ведь и православную церковь признали, и патриаршество восстановили, и «интернациональную» риторику сменили на патриотическую, и стали постоянно апеллировать к славной российской истории. Взять хотя бы названия появившихся в СССР в годы войны наград: ордена Александра Невского, Суворова, Кутузова.

В итоге многие эмигранты были настроены на сближение с советской властью. И та охотно шла им навстречу. В 1945 году для лояльных советской власти эмигрантов устраивали приемы в советском посольстве в Париже. А 14 июня 1946 года вышел Указ Президиума ВС СССР «О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции»: эмигранты «первой волны» теперь могли без проволочек получить советский паспорт и вернуться на родину. Аналогичные указы были приняты и по эмигрантам, осевшим в других странах — Болгарии, Югославии, Чехословакии и Китае.

Однако эта волна не была массовой. В общей сложности, в период с 1945 по 1949 гг в страну въехали 106 тысяч бывших эмигрантов, но большая их часть — армяне, бежавшие в начале XX века от турецкого геноцида, и их потомки. Непосредственно «белоэмигрантов» и их детей, приехавших на ПМЖ в СССР в этот период, было всего несколько тысяч.

Судьба переселенцев этой волны также оказалась незавидной. Некоторые позже получили сроки, другие просто оказались совершенно не в тех условиях, о которых им рассказывали, — но уже не имели возможности вернуться обратно.

Лилиан Монит-Прокопович, которая в детстве вместе с родителями-репатриантами приехала в СССР из Франции, вспоминает:

«Была очень успешная работа советских дипломатов во Франции, которые на все лады расписывали зажиточную жизнь людей в первой социалистической стране».

Семья, вдохновленная советской пропагандой, вернулась в СССР в 1947 году. «Куда он попал, отец понял уже на вокзале в Пинске, когда увидел, как во что попало одетые женщины метут перрон, — вспоминает Лилиан. — Он стал искать пути возвращения, еще не понимая, что таких путей в Советском Созе просто не было». История очень типична (многие репатрианты, поняв, что их обманули, обращались в МИД с просьбами разрешить им уехать обратно) — с той разницей, что Михаил Монит не смирился, а попытался бежать. Во время перехода белорусско-польской границы был задеран и осужден на 10 лет.

В начале 2000-х французский журналист Николя Жалло снял про французских реэмигрантов этой волны документальный фильм и выпустил книгу «Заманенные Сталиным».

Последняя попытка вернуть эмигрантов на Родину

Последняя попытка вернуть эмигрантов случилась уже после смерти Сталина и была нацелена во многом на «невозвращенцев» «второй волны». Их реэмиграция, по мнению историков, опять-таки имела скорее пропагандистское, чем экономическое значение. Желание советских граждан остаться на Западе било по престижу советского режима, поэтому власти очень старались убедить мировую общественность, что все советские граждане хотят вернуться на родину.

17 сентября 1955 года вышел Указ Президиума ВС СССР «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период ВОВ». В том же 1955 году в Восточном Берлине был создан комитет «За возвращение на Родину» под руководством генерала Николая Михайлова. Формально это было «добровольное объединение», якобы созданное самими эмигрантами, но ни для кого не было секретом, что фактически комитет находился в ведении КГБ.

Комитет издавал одноименную газету, наводил мосты с эмигрантами и вел активную пропагандистскую деятельность, а Михайлов раздавал интервью западным СМИ, в красках рассказывая, как замечательно живется реэмигрантам. Даже если они сотрудничали с нацистами, родина простит всех, кто искренне раскаивается, убеждал он. Когда Комитет освоил радиовещание, пропаганда стала еще разнообразнее: тут были и музыкальные подборки с ностальгическим уклоном, и культурно-просветительские передачи, и увлекательные репортажи о советских достижениях и, конечно, трогательные рассказы о счастливой жизни тех, кто вернулся из-за границы — особенно бывших военнопленных. Иногда в передачах в качестве гостей участвовали сами реэмигранты или родственники тех, кто еще оставался за границей (или читались письма от них со слезными призывами возвращаться домой). Заканчивались передачи примерно такими призывами: «Дорогие земляки! Торопитесь возвратиться на Родину. И вы сможете принять участие в этом важном строительстве».

Интересно, что параллельно эмигрантские организации активно вели на Западе контрпропаганду против Комитета за возвращение на Родину. Так, Центральное объединение послевоенных эмигрантов из СССР (ЦОПЭ) в 1955 году опубликовало брошюру «Комната № 6: свидетельства очевидцев о восточногерманском ”Комитете за возвращение на родину”». Там опубликованы рассказы тех, кто «поверили заманчивым обещаниям комитета генерала Михайлова и решили возвратиться в Советский Союз», но «через короткий срок бежали обратно в свободный мир».

Чтобы вернуть из эмиграции военнопленных, нужно было в первую очередь показать им, что родина их больше ни в чем не винит. Поэтому 29 июня 1956 года было принято специальное постановление ЦК КПСС «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей», где, помимо прочего, говорилось:

«Министерству культуры СССР по согласованию с Министерством обороны СССР включить в тематические планы издательств, киностудий, театров и культурно-просветительных учреждений подготовку художественных произведений, посвященных героическому поведению советских воинов в фашистском плену, их смелым побегам из плена и борьбе с врагом в партизанских отрядах. Публиковать в партийной, советской и военной печати статьи, рассказы и очерки о подвигах советских воинов в фашистском плену. Обязать Комитет госбезопасности через “Комитет за возвращение на Родину“ <...> довести мероприятия ЦК КПСС, изложенные в настоящем Постановлении в отношении бывших военнопленных, до сведения советских граждан, находящихся за границей, с целью ускорения возвращения на Родину».

Действительно, вернувшихся в СССР в тот период уже не сажали, как это зачастую случалось при Сталине. Но и обещанных материальных и карьерных благ на реэмигрантов по прибытии не сваливалось: даже обещание обеспечить их работой и жильем выполнялось далеко не всегда. Как бы там ни было, активных попыток массово вернуть бывших соотечественников на родину советское государство больше не предпринимало, очевидно, понимая всю бесперспективность этого мероприятия.