«Лучше оказаться в тюрьме, чем творить беспредел». Как и почему российские контрактники уклоняются от войны в Украине

Александр: «Я нахер послал этот контракт — не хочу в непонятном дерьме участвовать»

Я подписал контракт, когда отслужил срочную службу, и благодаря знакомым попал в полк спецназа. Он не связан с армией напрямую, а находится в подчинении у Минобороны — над нами стоял один генерал. Когда началась война, мы были на учениях в Белоруссии.

Примерно в пять часов утра мы выдвинулись на марш где-то километров 200, причем сопротивления никакого не встречали. Потом мы разбили лагерь, и каждая группа получила свои задачи — разведка, обеспечение и прочее. Мы практически ничего не понимали, командование ничего не объясняло, и мы понятия не имели, куда идем и зачем. После этого из моей группы уволилось человек 20 — тогда еще можно было. Все написали отказ на основании того, что приказы противоречат законодательству: у нас нигде не прописано, что мы можем использовать армию на территории другого государства только для защиты своих граждан.

У всех возникали вопросы, и главный: если мы защищаем ценности граждан «ДНР» и «ЛНР», почему образовался такой большой фронт? Мы заходили и из Белоруссии, и с территории Крыма, то есть не с территорий этих республик. Я считаю, что «ДНР» и «ЛНР» нужно было защищать, но не таким способом и не до такой степени, чтобы разрушать города Украины и убивать мирных. Нужно было отбросить Украину от границ республик, а мы почему-то оказались у Киева, ху*та какая-то. Когда я там был, я не понял, что происходит на самом деле, и именно поэтому решил, что нужно тикать. Если бы цели были более прозрачными, я бы увольняться не стал. Непонятно, за что воюешь, да еще и относятся к тебе как к мясу.

Но с уверенностью могу сказать, что подготовка к этой войне у нас началась с декабря. Нас всячески натаскивали на разведку и работу в лесной и городской местности. Правда, мой командир, когда мы ехали в Украину, был потерян и совершенно не знал, что делать. У него просто была задача — ехать, хоть и преподносилось это все, как совместные учения.

После того как мы вернулись в Россию и подали рапорты, наше командование назвало нас предателями родины. Это на самом деле сложная ситуация, потому что я знаю, что сейчас многих отправляют, например, в лагеря в «ЛНР», где держат чуть ли не в пыточных условиях за то, что они отказываются проходить службу дальше. Когда тебя называют трусом и предателем, то остается очень неприятный осадок, потому что изначально каждый из нас хотел посвятить свою жизнь службе и защите родины.

Но быть в зоне боевых действий и в пункте постоянной дислокации — вещи разные. На передовой все работает по-другому. Когда ты на постоянке, ты просто пишешь отказ, и тебя увольняют, а там дела уже другие происходят. Если ты напишешь отказ на войне, то тебя будут судить, потому что статья за неисполнение приказа во время боевых действий куда жестче, и я понимаю, что если бы не отказался тогда, если бы остался или поехал снова, я бы вполне мог либо сдохнуть, либо попасть на зону, а оттуда, как вы знаете, опять на сковородку.

Работа нашей группы заключалась в разведке, по конкретным целям мы никогда не работали. На момент нашего нахождения в Украине никто из моей группы особо не пострадал. Был только один «трехсотый» с осколочным ранением, и еще двое пропали без вести, но скорее всего, они груз 200. Был бой, они пошли в обход, в лес, а там в нескольких метрах прошли украинцы. Мы потом участок прочесали, но никого не нашли.

Когда идут бои, ты особо не задаешься вопросом, за что именно они идут. Поддерживаешь или не поддерживаешь — это никого не волнует. Понимаете, там п**дец, и срать ты хотел на то, какие задачи твое правительство выполняет. Ты только живешь мыслью о том, что в тебя в любой момент может прилететь ракета. Бывали и очень сложные психологические моменты — например, тело мертвого ребенка без руки. Я видел и решил тогда, что это от украинцев прилетело, потому что там рядом стояла украинская БМП, а метрах в 50 этот труп; сейчас — не знаю.

Тут война совершенно другая, даже если сравнивать с Чечней. Я не буду строить из себя героя, все, что сейчас там происходит, очень страшно, а командиры пытаются спасти только свою шкуру, и это ужасно неприятно. Хотя это война и в зоне боевых действий особо комфорта никто не ждет, но я нахер послал этот контракт: я жить хочу, а не в непонятном дерьме участвовать. Это по-настоящему страшно, а командование тебе в лоб говорит, что мы все вернемся отсюда либо 200-ми, либо 300-ми.

Хотя когда ты стреляешь, то чувствуешь больше умиротворение: просто осознаешь, что это война, и фиксируешься на отдаче. А когда рядом прилетает, то тупо лежишь и понимаешь, что это неизбежно, тут от тебя ничего не зависит, и только ждешь, когда это закончится — *бнет или нет. Как из воды вынырнуть — после обстрела похожее ощущение.

Ярослав: «Нам, видимо, нужно воевать с гномами, потому что никто ни черта не умеет»

У меня есть жена и двое детей, поэтому на срочную службу не брали, а у меня был бзик: хотел попасть в спецназ или во что-то похожее. В итоге мне сказали, что могут взять только на контракт, но я должен получить среднее специальное образование. Я его получил, пришел в военкомат, и меня отправили в Таджикистан на одну из российских баз. Там я уже начал служить в разведке. Правда, спустя время понял, что это не разведка, а сплошная ерунда.

По контракту полагается три месяца испытательного срока и, как я думал, подготовка, но ее как таковой у меня не было. Все, кто едут служить в Таджикистан, проходят через учебный центр в Елани, но вместо подготовки я там вместе с остальными ребятами лежал три недели на кровати.

Спустя месяц нам дали билеты на поезд до Екатеринбурга, оттуда мы уже полетели в Таджикистан. Там мы тоже только лежали, ели и ходили по базе просто так. Сначала говорили, что из Таджикистана никого в Украину не отправляют, потом выяснилось, что отправляют всех. Поэтому народу было крайне мало, и мы должны были ходить в наряды сутки через сутки — стоять как солдатики с автоматами у какого-то объекта.

Первые слова, которые нам сказал командир, когда мы туда приехали, были такие: «Ребята, идите в штаб расторгать контракт и езжайте домой», — но никто его не послушал, а зря.

Автомат я держал только один раз в самом начале, когда мне его выдали со словами «на, посмотри». Меня еще спросили, умею ли я его разбирать, на это я отрицательно покачал головой. В итоге мне сказали ждать — якобы придут и все покажут, но просидел я так вместе с этим автоматом пять часов и в конце концов решил научиться его разбирать и собирать, включив видео на YouTube. В итоге они пришли, проверили, что я научился, и отпустили. Я положил автомат в комнату хранения оружия и больше его не видел.

В Таджикистане я провел три месяца, а в наряде был один раз, где тоже спал. У ребят, которые туда со мной приехали, ситуация была схожая. Тех, кого не ставили в наряд, обычно везли «на рабочку». У нас рядом с базой было поле, где местные пасли коров и овец. И наша «рабочка» заключалась в том, что мы должны были убирать лопатами то, что оставил после себя скот. Когда меня повезли на один из таких полигонов, я просто воткнул эту лопату в землю, сел и сказал, чтобы меня везли обратно на базу и что я увольняюсь.

Два месяца в Таджикистане я добивался увольнения с контракта. Мне говорили, что по системе я должен пройти срочную службу, а потом только писать рапорт и уходить. Но на этой базе срочки нет, поэтому меня отправили в Челябинскую область, в Чебаркуль. Тут я нахожусь с октября 2021 года и до сих пор пытаюсь уволиться. Меня сначала хотели уволить по статье, сказали, что я не исполняю свои обязательства по контракту. Но это все заглохло, потому что у нас сейчас в части находится временно исполняющий обязанности, а не командир. И те, кто занимается нужными бумагами, его не слушают. Какой-то детский сад с игрой, кто кого переспорит. Потом началась мобилизация, и мне точно сказали, что не уволят.

Второй рапорт я уже писал с помощью Движения сознательных отказников. Командир, когда я принес два больших листа этого рапорта, понял, что ничего не может на него ответить, потому что все по закону было написано. В итоге мое заявление отнесли в прокуратуру. Туда я тоже писал и просил проконтролировать процесс моего увольнения, но мне все равно сказали, что не уволят.

Потом я отозвал все свои заявления и просто пришел к командиру уже в сотый раз с просьбой уволить. Он отчего-то согласился, и теперь у меня есть выписка из приказа об увольнении. Там написано, что меня надо уволить и перевести. Вот все жду, когда это произойдет.

Сейчас я сижу дома и никаких признаков жизни не подаю. Я прямо сказал временно исполняющему, что не буду ходить ни на какие построения и в наряды. Мне до сих пор даже форму нормальную не выдали, все раздали срочникам и мобилизованным. Мы договорились о том, что я буду сидеть у себя дома и покажусь, когда будет нужно. Это на самом деле распространенная практика. Все, кто заключили контракт вместо срочки и успели уволиться до мобилизации, сидят на съемных квартирах.

Зарплата контрактника — 30 тысяч, в Таджикистане я получал около 55 тысяч минимум. Но по сравнению с моей зарплатой на гражданке это все еще копейки. Черт меня дернул вообще в эту армию пойти. Помутнение рассудка какое-то. Кстати, свою зарплату я не получал в течение двух месяцев. Так тут все и устроено: кидают и на деньги, и на поле боя, и на подготовке.

Срочник, который проходит здесь службу, по выходу имеет только навыки грузчика и дворника. Он совершенно не воин. Здесь в Чебаркуле я часто вижу, как срочникам выдают метлы, чтобы они развозили растаявший снег по асфальту. Видимо, чтобы быстрее высохло. По сути у этих мобилизованных, разных по возрасту, было то же самое: они не держали в руках оружие, может, кто-то по три патрона выпустил несколько раз, и все. Нам, видимо, нужно воевать с гномами, потому что никто ни черта вообще не умеет.

Один лейтенант-отказник рассказывал, что его увозили в подвал, когда он не хотел ехать воевать. Там ему особо даже мыться не давали и сунули ведро, чтобы справлять нужду. Он сильно головой потом двинулся. Сейчас он в психушке лежит. Его увольнение, кстати, и списали на психологические расстройства.

До войны в Чебаркуле была военная часть, не учебная, и тут было 12 тысяч контрактников. Из этой части практически никого не осталось в живых, а многие из тех, кто выжил, остались инвалидами. В принципе поэтому и пришлось делать мобилизацию.

Остались более или менее здоровыми единицы. Они рассказывали, что выезжали на позиции на советских танках и успевали сделать буквально несколько выстрелов, прежде чем их всех бомбили. Все истории практически однотипные: кто успел, тот ушел. Я наслушался и зарекся: никуда не поеду, ни сам не умру, ни других не убью, это не та армия, о которой я мечтал.

Со стороны командования несправедливые моменты тоже происходили. Командиры умирать не хотят, сидят где-то в тылу, а бойцов отправляют в самое пекло. Угроза при невыполнении приказа всегда одна: отправка на зону. В части этот же командир мог защищать своих парней перед вышестоящими, а на войне всё по-другому. Сам не хочет на зону идти или умирать, а вроде и пацанов своих жалко, но делать дело надо. Все, кто оттуда вернулся, пытаются либо дослужить, либо уволиться. Но тут как повезет: могут отправить обратно, а если откажутся, поедут сидеть.

Поначалу я думал, что все хоть за какое-то нормальное дело воюют и гибнут, но быстро поменял свою позицию. Мне тоже угрожают тем, что отправят в Украину. Но я прямо всем говорю, что не поеду. Я знаю парней, которые тоже отказались и сидят либо в СИЗО, либо в специальных поселениях. Это достаточно легкая статья, учитывая, что по УДО ты можешь уехать домой спустя полгода. Лучше так, чем идти умирать непонятно за что, и, если не сложится, я лучше отсижу.

Евгений: «Мы никого не освобождаем, нам никто не угрожает, и я пошел служить не для этого»

Сейчас я нахожусь в отпуске. В ближайшее время выхожу обратно на службу и жду, что будет дальше. Служить я начал еще до войны, когда окончил училище. После школы у меня просто не было осознанного решения, куда я иду и зачем, да и как можно было предположить, что это выльется в то, что происходит сейчас.

Мой контракт заканчивается в этому году, и я просто спокойно хочу отслужить свое и уйти, но мне пока упорно говорят «нет». Поэтому сейчас мне приходится мириться с последствиями моих прошлых решений и стараться не принимать участие в том, что происходит. Мне хочется уволиться — заниматься чем-то полезным, хочется создавать, а не разрушать.

Моя специальность непригодна для отправки в Украину — не тот уровень подготовки, поэтому в прошлом году мне предложили поехать туда по другой военно-учетной специальности. Я, конечно, отказался, и меня представили на заседание аттестационной комиссии, где сказали, что такой персонаж, как я, им не подходит. Были поданы документы на увольнение, была проведена беседа в военной прокуратуре. Все всячески тянули время с увольнением, а потом пришел сентябрь, и стало понятно, что эта история уже ничем, конечно, не закончится.

На тот момент все еще не так сильно радикализировались, поэтому особого давления в офицерском коллективе не было — просто на меня начали смотреть по-другому. Иногда проскальзывали угрозы, что я поеду в прокуратуру и сяду, но в основном все обсуждали меня за спиной.

У меня было подвешенное состояние, пока я не прошел медкомиссию. Была надежда, что что-то найдут и уволят по патологии, но этого не произошло, и стало понятно, что мне придется дальше служить.

Я с самого начала был против этой войны. Я понимал, что даже если не получится с увольнением, то лучше оказаться в тюрьме, чем начать творить беспредел. Мы никого не освобождаем, нам никто не угрожает, и я пошел служить не для этого. Сейчас, правда, проблема в том, что и тех, кто оказывается в заточении, отправляют воевать.

С моим делом пока все непонятно. Сейчас как раз происходит переломный момент: контракт уже подходит к концу, и все понимают, что вкладываться в меня смысла уже нет. Моя специальность требует серьезной подготовки, и тратить на меня много времени никто не захочет.

Возможности куда-то уехать в моей ситуации тоже нет. Я знаю, что многие страны предоставляют убежище, если ты прибыл официальным образом, а у меня нет документа, который бы позволил мне пересечь границу легально.

Преобладающий процент моего окружения из военных не высказывается против. Всем изначально было страшно, но человеческий мозг срабатывает так, что если ты где-то оказался и вернулся, то, кажется, что это не такое уж и опасное место. Некоторые возвращаются туда с улыбкой и уверенностью, что они выполняют невероятно важную миссию. Много и тех, кто просто принимает свою роль, говорят: мы военные, мы выполняем приказы, и неважно, нравится нам или нет.

Знакомые офицеры, которые в Украине, иногда жалеют, что не могут угнать оттуда машину. Они все рассказывают это как веселую историю и не относятся к этому, как к чему-то ненормальному. Они идут туда освобождать, «спасать» от нацизма, а потом выясняется, что, оказывается, намерены у обычных людей — которых они же пришли «спасать» — что-то утащить.

Уровень моральных качеств у солдат там крайне низок, и я не думаю, что дело тут в войне. Не может быть так, что ты вдруг после того, что увидел в бою, вдруг внезапно решил, что тебе хочется выносить вещи из чужих домов и насиловать украинских девушек. Это ужас, в котором я не хочу участвовать.