«Документалисты звонили во все колокола и сообщали миру, что идет война» — режиссер Виталий Манский

Google Подкасты

Spotify

Яндекс Музыка

YouTube

Ксения Ларина: Добрый вечер, дорогие друзья! Или добрый день, или доброе утро. Это канал The Insider Live. Здесь Ксения Ларина, ведущая эфира. И раз в неделю мы встречаемся в нашей такой сегодняшней программе с людьми, которые для нас важны, чье мнение для нас важно, и которым есть что сказать, и которые неподцензурны, и которые, слава тебе Господи, не подчиняются никаким российским законам. Сегодня у нас в гостях в нашей виртуальной студии Виталий Манский. Виталий, приветствую тебя, здравствуй!

Виталий Манский: Да, привет, Ксюша, привет! Слушателям и зрителям тоже привет.

Ксения Ларина: Виталий, напомню, — режиссер-документалист, основатель и президент фестиваля «Артдокфест». И тут важная вещь: наш эфир, наш разговор выходит как раз в те самые минуты, когда в Риге открывается очередной фестиваль «Артдокфест». Так что поздравляю тебя с открытием, дорогой товарищ!

Виталий Манский: Спасибо! Но в Риге это называется «Артдокфест/Рига». Название города является уже такой неотъемлемой частью названия фестиваля. И да, мы говорим за какие-то часы до фестиваля, но мы можем уверенно сказать, что он при любой погоде откроется, чего мы точно почти никогда не могли сказать в России. Потому что последний фестиваль был закрыт и уничтожен по сути за 7 минут до его начала. То есть когда уже все гости приехали в Москву, поселились в гостинице, вся программа подготовлена, фильмы, каталоги, аккредитации — всё-всё сделано — и вот на тебе. Поэтому в Латвии как-то скучно всё: сказали «открываем» — значит открываем. Сказали «закрываем»...

Хотя, нет, знаешь, тут буквально на днях или вчера, что ли, отменили практически уже готовый спектакль в театре Херманиса с Чулпан в главной роли. Она должна была играть на латышском языке, а это непросто. Я как человек, изучающий язык и пытающийся на нем как-то потихонечку коммуницировать, не знаю. Я сегодня с Чулпан разговаривал. Она, конечно, смеется, но я думаю: блин, вот так выучить роль на латышском языке... Я, конечно, могу сказать, что еs dzīvoju 6.stāvā un pie manas mājas ir kafejnīca... Но это не Гоголь! Это я сейчас сказал, что я живу на 6-м этаже и около моего дома кафе... Это не Гоголя выучить на языке!

Ксения Ларина: Раз ты об этом сказал, давайте мы скажем. Это спектакль по повести Гоголя «Старосветские помещики», где Чулпан играет, естественно, Пульхерию Ивановну — там других женских ролей нет. Спектакль там на трех языках. Я прочитала: там украинский...

Виталий Манский: Украинский, русский и латышский.

Ксения Ларина: И латышский, да. Выучить язык, конечно же, непросто. Но выучить роль на другом языке — для артиста это очень легко. Мы такие случаи тоже знаем, когда актеры...

Виталий Манский: Я не артист, и для меня это невозможно. Просто я обращаюсь к зрителям открытия фестиваля «Артдокфест» на латышском языке, и я знаю, что даже несколько фраз, чтобы сказать без ошибки, надо потрудиться.

Ксения Ларина: А ты можешь сказать? Ты же уже готов. Скажи, что ты говоришь на открытии фестиваля.

Виталий Манский: Слушай, ты меня сейчас не провоцируй. Я говорю, через пару часов я всё скажу. Всё как бы в голове уже.

Ксения Ларина: Да, значит мы поняли, друзья, что у нас сегодня много поводов для встречи. И «Артдокфест», про который мы сейчас подробнее поговорим, и вторая тема (а может быть, где-то и первая — мне кажется, она очень важная) — это премьера фильма «Восточный фронт», который делал Виталий Манский со своими коллегами. Я думаю, что мы про это тоже подробно поговорим. Мировая премьера прошла, как я поняла, на Берлинском фестивале 24 февраля, как раз в день годовщины вторжения России в Украину.

Виталий Манский: Полномасштабного вторжения, да. Ты знаешь, это так важно. Вот мы часто скороговоркой: «Вот 24 февраля началась война, началась война...» Я даже иногда сам позволяю себе так сказать, и рядом стоят мои друзья-украинцы — и они просто очень не готовы это воспринимать. Потому что, конечно же, война началась в 2014 году с аннексии Крыма, с начала этой бучи.

Кстати, мы на «Артдокфесте» сделали программу в этом году, которая называется «Война до войны», и показываем фильмы о том, как документалисты звонили во все колокола и сообщали миру, что идет война — что люди уходят на фронт, что люди погибают... Что война — это реальность нашей жизни.

Но почему-то до 24 февраля 2022 года даже в Украине, честно говоря, не все были готовы признать факт того, что война уже идет. Нам важно сейчас показать эту программу даже, может быть, не столько для того, чтобы зрители пришли и смотрели эти фильмы (уже многие из них были показаны, и там нет ни одной премьеры), но для того, чтобы как-то эмоционально подчеркнуть, что документальное кино очень актуально. Несмотря на то, что оно опирается на реальность и действительность, описует нашу жизнь, но оно, конечно, еще и большой предвестник, большой пророк и большой осмыслитель бытия. Поэтому нужно сегодня смотреть, что сегодня говорят, что сегодня видят, над чем сегодня заносят свое увеличительное стекло авторы документального кино, чтобы, может быть, каким-то образом подготовиться к дню завтрашнему, который теперь вполне неочевиден и малооптимистичен.

Ксения Ларина: Я хочу напомнить, что Виталий сделал первую картину про Украину. Это было как раз на волне событий 2014 года.

Виталий Манский: Я в 2014 году как раз работал над фильмом «В лучах солнца» в Северной Корее. И я остановил работу, потому что я понял, что необходимо здесь и сейчас войти в новый фильм. У меня было абсолютное ощущение неизбежности войны. Я даже иногда получал упреки от своих коллег. Даже, кстати говоря, в Латвии. Потому что в 2014 году мы с моей женой уехали из России, и в Латвии многие нас спрашивали: «Вы из Москвы, к нам сюда? Да что же такое стряслось, что же такое случилось?» И я говорил: «Ребята, война! И она только начинается! Она будет приобретать новые и куда более мощные и непредсказуемые формы». И меня как-то даже некоторые упрекали: «Что ты паникерствуешь?» Но в итоге произошло то, что произошло.

И вот это предощущение войны я зафиксировал в картине «Родные», которая повествует о моей семье, которая оказалась по разные стороны баррикад: кто-то был на пророссийской позиции, кто-то на проукраинской позиции. И в конце картины как раз мой племянник Женя уходит в армию. И мы понимали, что он просто уходит в армию, с одной стороны, но в воюющей стране мы понимали, что такое армия... Но всё-таки была какая-то надежда, что мало ли куда — может быть, в какую-то часть попадет небоевую. А сейчас Женя уже находится под Бахмутом. Давно вернулся из той обязательной армии, сейчас он по военному призыву. И моя тетка Тамара, и Аня, Женина мама, моя двоюродная сестра, они просто не спят ночами, ведь каждый день сообщается о количестве погибших украинских бойцов на фронте — и эти цифры ужасающие. Эти цифры — мы к ним уже начинаем как-то привыкать — статистика... Но, черт возьми, за этой статистикой, за каждой ее единицей есть семья, есть судьба, есть близкие...

И кстати, фильм «Восточный фронт», который мы с Евгением Титаренко сделали и сейчас показывали в Берлине, — он, кстати, будет фильмом закрытия «Артдокфеста», официальным фильмом закрытия в Риге 8 марта, — его фокус, метод съемки, который вовлекает человека в это пространство… Потому что война снималась камерами, которые установлены на шлемах или приклеены к бронежилету. То есть человек воюющий превращается в своего рода видеорегистратор. И зритель войну видит не как обычно в кино: когда оператор снимает как бы с третьей точки происходящее, — здесь мы как бы входим в эту войну. Потому что люди входят — и мы с ними. Это такая почти компьютерная игра, только не стрелялки с нарисованными людьми, а реальность.

И нам было очень важно в этом фильме предъявить, расшифровать или, может быть, даже как-то снять всю эту оболочку и предъявить в живой плоти этих парней, героев фильма. Поэтому мы поехали снимать их во время короткого отпуска в тыл, в Ивано-Франковскую область.

Эти переполненные залы... Ты знаешь, в принципе, в Берлине зритель достаточно хорошо ходит на все картины. Вот у нас было шесть показов — и полноаншлаговые показы. И даже мы так втайне пробрались чуть-чуть посмотреть начало и конец, как смотрела пресса. А пресса на фестивалях, их просмотр — это такой рабочий процесс. Там во время показов происходит броуновское движение. То есть люди заходят, выходят по-деловому: им нужно посмотреть кусочек, чтобы что-то написать в свое издание быстренько. И вдруг мы заходим, и зал — я не знаю, сколько там, мест 350, может, 400 — полный зал. Никто не выходит. И вдруг после картины... Заканчивается картина, и пресса — циничная публика, это их работа, у них нет эмоций и не должно быть — они аплодируют. Это дорогого стоит.

Ксения Ларина: Это очень интересно. Конечно же, я бы хотела, чтобы ты подробнее рассказал о картине и о своем партнере в этом фильме. Это Евгений Титаренко, которого ты назвал. Я прочитала несколько откликов о фильме от тех людей, которые эту картину смотрели на фестивале, в том числе от Андрея Плахова. Конечно же, очень хотелось бы этот фильм посмотреть. Расскажи немножко об этой работе. Как это происходило? Как вы познакомились, как ты вышел на него? Насколько я поняла, герои — это парамедики, которые работают на этой войне.

Виталий Манский: В 2017 году «Артдокфест» получил заявку на участие фильма из Украины «Война ради мира». Я посмотрел фильм неизвестного мне режиссера Евгения Титаренко. Этот фильм был снят от первого лица парамедиком-добровольцем на войне на Донбассе. В этом фильме были разные истории разных людей. Были и истории погибших боевых товарищей, и какие-то забавные истории, и мотивации людей, отправившихся на войну.

Я посчитал очень важной эту картину... Она не верх кинематографического изысканного мастерства, но она удивительно искренняя, очень достоверная — за счет того, что снимается человеком изнутри. Снимаются его друзья, боевые товарищи. И мне показалось очень важным эту картину показать в Москве.

Мы ее отобрали, объявили в фестивальной программе — и тут началось... Я даже не знал, что мы так популярны во властных коридорах. Вице-спикер Государственной Думы посылает запрос в Генеральную прокуратуру с требованием возбудить разбирательство дела против Манского за разжигание межнациональной розни, за пропаганду нацизма. Тут же подхватывают эту историю пропагандистские шоу — на телеканале «Россия» часовое шоу по разбору персонального дела Виталия Манского, «изменника родины». Другие шавки поменьше начинают подтявкивать... Понятно становится, что этот фильм показать в Москве невозможно.

Обычно мы не коммуницируем с режиссером так, особенно если фильм не конкурсный, а в данном случае так и было, но тут мы обратились к Жене (собственно, тогда я в первый раз с ним и пообщался) и попросили разрешения выставить фильм на сайте фестиваля онлайн. И несмотря на то, что многие авторы очень осторожно относятся к онлайну, тем более для свежей картины, только вышедшей... «Вообще не вопрос, давайте, почему нет?» И мы поставили. Его посмотрело, я даже не знаю, сколько там сотен тысяч или миллион зрителей. Картина очень широко была показана. Ее смотрели — огромное количество комментариев. Ну, и так мы с Женей познакомились и поддерживали такие не постоянные, но пунктирные связи.

Да, и Женя с 2014 года на фронте. Нужно понимать: с 2014 года. Для него война именно тогда началась. И, кстати сказать, мы картину «Война ради мира» покажем, естественно, в программе «Война до войны» на «Артдокфест/Рига» — прямо перед фильмом «Восточный фронт», нашей новой совместной картиной.

Так вот, Женя уже приехал в Ригу — с гуманитарной миссией. Они, его жена и продюсер Наталья Хазан, фонд есть, который какие-то автомобили на фронт возит, медикаменты. Вот он с этой целью приезжал в Ригу. Естественно, мы повидались и стали смотреть материал и обсуждать, что и как с этим можно сделать.

В процессе просмотра у меня стали возникать вопросы: «А что это за люди? А кто этот человек? А кто этот, который упал, которого ранило?» И я вдруг понял, что эти вопросы будут задавать абсолютно все без исключения люди, которые будут смотреть картину. И поэтому на эти вопросы нужно дать ответы. И поэтому возникла идея, что эта картина должна быть об этих ребятах, и о Жене в том числе. И для того чтобы их увидеть в таком естественном, живом формате, их нужно вычленить из этой войны. И вот таким образом родилась идея съемки в тылу.

Я поехал в Украину. Это тоже было не совсем просто, если кто в теме. И мы нашли хорошего оператора и сняли вторую половину картины. А потом уже монтировали фильм вместе. Потом в Праге делали звук, цвет. И вот сейчас началась фестивальная судьба у картины.

Кстати, она уже очевидно очень успешна, потому что на данный момент, я могу быть неточным, но около 15–20 стран уже картину пригласили. Сейчас выстраивается такой большой ее тур по всему миру: от Гонконга до Бразилии. Ну, не говоря, понятное дело, о почти всей Европе etc.

Она сейчас будет выходить в кинопрокат. Будет выходить, естественно, в Латвии, в Чехии, потому что эти страны участвовали. В Украине, если будет электричество. Ну, там есть небольшой прокат и люди ходят в кино. Я, правда, не знаю, насколько в Украине люди будут готовы идти в кино не на «Аватара», а на кино про трагедию, в которой они здесь и сейчас, каждую минуту. Правда, не знаю. Но посмотрим.

Ксения Ларина: Про Берлин вообще мне бы хотелось, чтобы ты сказал — о каких-то своих впечатлениях в принципе от этого фестиваля. Я знаю, что там было очень много картин, посвященных Украине или сделанных украинскими режиссерами, — как документальных, так и художественных картин. Я знаю, что главный символ фестиваля, «Золотой Медведь», был выкрашен в цвета украинского флага, желто-голубой. Но главный приз из документалистики получила картина про сумасшедших в сумасшедшем доме. И я не знаю, ты мне скажи... Когда вручали гран-при в категории «Лучший документальный фильм» и назвали вот этот фильм про сумасшедший дом, кто-то из зала выкрикнул: «Вы что, с ума сошли?» Это действительно было так?

Виталий Манский: Да, это было так. Но я еще протокольно уточню. Значит, в Берлине есть два главных конкурса — собственно главный конкурс и Encounters («Встречи»). Но в эти конкурсы включаются иногда документальные и анимационные фильмы. И оба эти конкурса претендуют на золотых и серебряных «Медведей».

Наша картина участвовала во втором конкурсе Encounters. В главном конкурсе принимали участие одна документальная и одна анимационная картина. И вот документальная картина получила «Золотого медведя» в главном конкурсе Берлинале. Это, кстати, не первый случай. В свое время получал «Золотого медведя» на Берлинале Джанфранко Рози за картину «Море в огне» о Лампедузе, о беженцах из африканских стран, которые на этот остров попадают — это первый остров на европейской территории... Мы, кстати, показывали фильмы Джанфранко Рози на «Артдокфесте», мы с ним дружим. Николя [Филибера, получившего «Золотого медведя» в этом году] я тоже хорошо знаю. Он действительно был удивлен в каком-то смысле, потому что его картина [«На Адаманте»], в отличие от Джанфранко Рози, как бы совсем не актуальная — вечная, но не актуальная. А Берлинале — фестиваль актуального кино, такой имидж у него... Это было неожиданно! Я посмотрел несколько картин конкурса и думаю, что конкурсное жюри не нашло среди конкурсных игровых фильмов картину, которая могла бы, по их мнению, получить главный приз. Или они шли от обратного, может быть, это был какой-нибудь жест... Но произошло так.

Что касается конкурса, в котором мы участвовали, там было сразу три, по-моему, документальных картины. В Берлине уже несколько лет нет документального конкурса, но фестивальная дирекция выбирает из всех программ документальные фильмы, которые оценивает отдельное жюри. Там действительно вручается приз. Это не «Медведь». Вручается приз за лучший документальный фильм. Там был тот же Николя в этом конкурсе, который «Золотого медведя» получил, но он не получил документальный приз. Получила, по-моему, мексиканская или бразильская картина. Я ее не видел, поэтому не могу ее прокомментировать.

Призов в Берлине достаточно много. А фильмов, кстати, связанных с Украиной, не так много, как ожидалось бы. Всё-таки в момент войны много звучало слов поддержки Украине, много было сделано для какого-то такого образа поддержки Украины, но фильмов было немного, а о войне фильмов было еще меньше. И учитывая, что там несколько сотен картин на Берлинале, это, в общем, не было так, чтобы совсем...

Но, скажем, кулуарно… А фестиваль — это же еще и кулуарное общение. Я вот, например, общался с выдающимся европейским режиссером. Так как я сейчас буду говорить о нем жесткие вещи, я не буду называть его имя, но он такой призер-препризер: Канны, всё это у него. Единственное, скажу, что он испанец. Вот так. Потому что это важно.

Мы сидим. Он любит мои фильмы, цитирует какие-то фрагменты из них, то-сё, пятое-десятое. Заходит речь о моей картине «Горбачёв», которую он видел тоже. И он говорит: «Ну, слушай, ну, что такое Горбачёв? Лузер». Не так, чтобы я очень хорошо с английским, но он объясняет, что Горбачёв, типа, всё профукал — не то что Путин. Я: «Чего-чего?!» Он: «Путин — да, он, конечно, гад, сволочь, но ты посмотри, как он всех напряг, как он добивается своего». И мы там слово за слово… Хорошо, это было в помпезном зале за ужином, там не перейдешь на жесткую риторику... «Мы, — говорит, — тут думаем, может быть, не нужно так вовлекаться жестко в конфликт России и Украины. Может быть, они там сами разберутся. А то мы напихаем туда всего, а они начнут бомбить нашу теплую благополучную Европу, наши испанские пляжи...»

Ксения Ларина: Насколько эта точка зрения распространена вообще, по твоим ощущениям?

Виталий Манский: Оказывается, немецкие интеллектуалы пишут письма Шольцу. Кстати, 24-го числа были митинги в поддержку Украины, а 25-го числа прямо на Потсдамер плац — я лично не застал, но ошарашенные Женя с Наташей, наши соавторы, пришли и даже показывали на мобильном телефоне фотографии с плакатами «Украина — Россия — дружба вовеки». Огромный митинг... Никто сейчас не скажет в поддержку России, но, типа, знаешь, как «мы за мир». То же в Советском Союзе, который был вооружен до зубов, — гонка вооружений…

Ксения Ларина: Ну да, за переговоры.

Виталий Манский: Но был Фонд мира. Завещали квартиры свои, сбережения на сберкнижке. Все же боролись. Советский Союз же жутко за мир боролся. Вот сколько помню вот это советское свое детство, мы всё время боролись за мир, влазя во все щели и дыры и распространяя свое влияние, и продажу оружия, и вхождение в межнациональные и этнические конфликты в Африке. Но мир — это же было наше всё.

Оказывается, в Европе есть немало этих интеллектуалов, в основном левого толка, которые вполне себе топят за мир. И выходят на улицу немцы, говорят: «А что это мы должны мерзнуть?» Кстати, даже в телевизоре (это не мой немецкий, это мне говорил знакомый продюсер русскоязычный) на многих государственных каналах, когда идет новость о войне в Украине, она там так титруется, что это, типа, «конфликт в Украине». Как будто это гражданская война. Языковые тонкости... Не агрессия России, а вот какой-то там конфликт. Это же тоже всё работает на сознание, подсознание. «Не всё так однозначно» здесь придется сказать!

Ксения Ларина: Вообще это отдельная тема — то, что ты рассказываешь. Да, я тоже это понимаю и тоже вижу появление этой неоднозначной точки зрения в самых разных европейских странах. Мне кажется, что всё равно тебе как путиноведу тоже известно, что агенты влияния за все эти годы, задолго даже до 2014 года, прекрасно поработали. Всё это «Россотрудничество», все эти фонды «Русский мир» — они сделали свое дело. Все эти «бессмертные полки», все эти марши на 9 мая с колорадскими лентами...

Виталий Манский: Да, знаешь, у нас, кстати, замечательная картина на «Артдокфесте» — она сразу в двух конкурсах: и в конкурсе «Артдокфест Open», и в конкурсе «Балтийский фокус». Латвийская картина, которая называется «Всё будет хорошо», где режиссер снимает свою русскоязычную семью в третьем поколении.

По сути, главная героиня фильма — это его 96-летняя бабушка, которая приехала в Латвию в 1955 году, ветеран Великой Отечественной войны, для нее главный праздник — это 9 мая, горы цветов... Потому что она действительно уникально дожила до момента, когда всё, что было ее гордостью, что было ее ощущением смыслов жизни, рушится в буквальном смысле слова на ее глазах — сносится памятник освободителям. Она не готова принять тот факт, что советская армия для любого латыша — это не армия-освободитель, а после 9 мая это армия-оккупант. Она не готова уже ни к чему, а физически она жива. И мы видим эту драму.

Но потом мы видим ее дочь, которой, соответственно, лет 60, которая всю жизнь жила, общаясь на русском языке, преподавала в русскоязычном университете. И она всё-таки уже одной ногой — там, другой ногой — там. И она уже как-то пытается, наконец, приступить к изучению латышского языка. И видим самого режиссера — молодого, современного, билингвального, прекрасно говорящего и на латышском, и на русском, и на английском. Парня, который снимает очень честную трогательную картину об умирающем и не способном к принятию новой реальности поколении. И это всё образы, преломленные сквозь призму мироощущения документалистов о нашем сегодняшнем дне.

У нас, кстати, будет еще такая картина, если мы говорим о войне в Украине, — Ленц, немецкая картина. Она как раз снята вся в Буче и называется «Когда весна приходит в Бучу». Они приехали снимать вместе с армией ВСУ, когда она освобождала город, и на их глазах город как бы оживает вместе с этой весной, зализывает раны.

Это настолько отличающееся от новостной повестки, от новостного образа, имиджа этой Бучи, который мы все с содроганием переживали в момент того, как мир узнал об этих преступлениях. У новостей, естественно, есть свой ритм, есть свой формат сжатых, быстрых нарезок шокирующих — как бы такой салат новостной. А здесь Ленц в кинематографической манере ставит камеру, в которую входят люди, выходят люди, вносят трупы, выносят трупы, выкапывают, закапывают. И такое ощущение, что ты просто стоишь на этой площади, и это всё происходит вокруг тебя, и ты буквально своим глазом можешь фокусироваться на какие-то детали. А если какие-то детали тебя содрогают, ты можешь увести взгляд на какое-то дерево с распускающимися почками. Это настолько сильное, мощное впечатление, настолько важное...

Я был в Буче, когда я ездил сейчас в Украину. И даже спустя время после того, что город… Там даже вот эта улица Привокзальная — я не то чтобы спорил, но я как-то удивился: ее отреставрировали, эту улицу, закатали новый асфальт. Я говорю: «Слушай, а правильно ли это? А не нужно ли было оставить какие-то...» Хотя бы, знаешь, как место убийства Кеннеди в Далласе. На этой трассе есть такой кружок, где, собственно говоря, Кеннеди настигла пуля Освальда. Мне казалось, что, может быть, точки какие-то отметить, где погибли люди на этой улице Привокзальной, а не так всё совсем отреставрировать — и вроде бы ничего не было. Так как я был с ребятами-украинцами, они говорят: «Нет, мы хотим...»

Ксения Ларина: Забыть.

Виталий Манский: «Мы хотим нормально жить. Оттого, что здесь не будет крестик, мы не забудем эти преступления. Нам не нужны, по крайней мере сейчас, эти напоминания. Может быть, со временем». Потому что по Берлину ходишь — ну, Берлину, Мюнхену, не важно, любому немецкому городу — везде есть вот эти кубики бронзовые на тротуаре, где отмечены дома, в которых жили семьи, которые погибли в Холокост... И, мне кажется, это важно для каждого молодого немца.

Ксения Ларина: Как таблички «Последний адрес».

Виталий Манский: Неслучайно этот «Последний адрес» в России так трудно себе пробивал дорогу. Потому что эта власть четко понимает, что она делает. Четко понимает, что ей никакой «Последний адрес не нужен». Никакие напоминания о преступлениях режима, который они пытаются реконструировать, им не нужны.

Ксения Ларина: Хотела, чтобы ты про Бучу еще рассказал, о своих ощущениях. Как ты почувствовал, как человек, который, прежде всего, эмоционально всё воспринимает, а не как журналист, для которого факт важнее эмоций. Мне кажется, что у тебя должно быть что-то такое свое.

Виталий Манский: Мы столько видели кадров сгоревшей российской техники! И мне казалось, что уже когда ты ее увидишь и можешь к ней прикоснуться, уже никакой дополнительной эмоции не будет. Но когда мы еще только подъезжали к Буче, и там на обочине дороги стояла какая-то армада этих сгоревших русских танков — ты ведь понимаешь, что в этих танках еще, помимо всего прочего, сгорели какие-то люди, которых Путин отправил на эту войну. И это просто перехватывает дыхание. Когда смотришь видео, нет этого масштаба соотношения человека и этой техники. А когда ты подходишь, ты как бы начинаешь это всё соотносить — себя с этой техникой. Ты начинаешь ощущать, как она двигалась, как она горела.

Страшное дело... Когда ты едешь по этим городам — разбомбленным, с дырами в окнах. Меня, например, просто потрясла сцена. Мы не могли там остановиться — не буду объяснять, почему. По-моему, это было в Гостомеле. Дом 16-этажный, не меньше. До 5-го этажа они как бы пробитые, сгоревшие. Там было пожарище, такая дырка в доме. Но вдруг у меня глаз зацепился: там то ли на 15-м, то ли на 14-м этаже на балконе мужчина в красных спортивных штанах подметал балкон. То есть, понимаешь, дом, у которого просто нет фундамента. Он как будто на каких-то арматурах стоит, вся эта конструкция. Такое ощущение, что этот дом, очевидно, нужно сносить. Но человек как-то забрался на 14-й этаж и подметает балкон... Это очень сильное впечатление. Очень...

Ксения Ларина: Общался там с местными людьми, с обычными? Были какие-то такие необязательные разговоры, которые, может быть, не вошли потом в съемку?

Виталий Манский: Да, конечно, я много общался. Да что мне общаться? Я маму вывез из Одессы. У меня мама вот сидит в Риге и, так сказать, жаждет общения. Я прихожу с работы — вообще еле ноги доволакиваю до кровати, мне хочется поесть и просто отключиться. Там мама сидит, которая целый день смотрела новости, смотрела интернет. Ей хочется, так сказать… А я говорю: «Мамочка, дай мне покоя». А она: «Нет». Я общаюсь — она мне рассказывает! Я же в течение дня не могу за этим всем следить — и у меня такой дайджест от мамы по вечерам. Но, кстати, год провела в Риге.

Кстати, о кино. Кто смотрел «Родные» и вдруг помнит. У меня же там тетка есть, мамина сестра, в Севастополе. И представляешь, ссы в глаза — божья роса... Звонит Наташа (тетка, ее так зовут) моей маме на день рождения: «Ну, Вита, видишь, нет худа без добра. К сыну приехала! Когда бы он тебя взял!»

Ксения Ларина: Не знаешь, смеяться или плакать?

Виталий Манский: Ну, просто... Я говорю: «Ты ее хоть послала, мам?» — «Нет, ну, как я?» И вот мама сейчас хочет в Одессу. Всё, накушалась наших европ, хочет в Одессу. Она там реально живет на 16-м этаже. Я говорю: «Мамочка, 16-й этаж! Водички там нет, канализация не работает, интернет тоже. Что ты будешь там делать?» — «Хочу домой».

Ксения Ларина: Не отпускай ни в коем случае! Ты что? Этого нельзя сейчас делать. Но, я думаю, что ты не отпустишь. Я хотела тебя спросить про другой танк, который был в Риге 24-го числа. В чем смысл этой акции? Я знаю, что во многих европейских городах были вот эти подбитые российские танки, подбитые на этой войне. По-моему, даже и в Берлине тоже был, если я не ошибаюсь.

Виталий Манский: Я даже к нему подходил. Напротив посольства стоял. Это очень жизнеутверждающая, оптимистически формирующая настроение людей акция. Мы снимали в Киеве в День независимости Украины, когда в парадном расчете выставили российскую подбитую технику, которая, как надеялся Путин, должна была парадом пройти по Крещатику, а в итоге она застыла в сгоревшем виде. Очень много там сняли материалов. В фильм вошло совсем-совсем не много, но я думаю, что, может быть…

Ксения Ларина: Кстати, прости, мне кажется, что на фоне вот этой застывшей мертвой техники советской, российской, как раз было обращение Зеленского. По-моему, он снимал отдельное видео.

Виталий Манский: Да, это правда. Когда ты видишь эту технику в поле, то есть в военных пространствах боя, это одна история. А вот когда в Киеве была выставлена эта подбитая русская техника, какой-то такой оптимизм тебя охватывает и такая гордость за нацию, которая не сдрейфила, не приняла агрессора, не согласилась с этой преступной войной и ценой своих жизней, своих пацанов, отстояла... Это просто очень сильно действует.

Еще во Львове это видел на Площади Рынок тоже. Это из моих поездок по Украине. Потому что ведь еще постоянно похороны в Украине, постоянно хоронят погибших ребят. Я просто помню: я снимал похороны солдата в 2014 году во Львове. Это вошло в фильм «Родные», это прощание. Это была одна энергия — одна форма консолидации всего города... И вот сейчас за пару дней во Львове я видел несколько похорон, и они настолько уже какие-то привычные. Город уже не останавливается, как было в 2014 году — в 2015-м, если быть более точным. Уже не останавливается, а это уже какая-то такая почетная, конечно, отрепетированная, отлаженная, но в чем-то уже механизированная процедура прощания с героями. Их уже хоронят по несколько человек. И на Площади Рынок устанавливаются такие щиты, где (их каждый день меняют) описывается биография того или иного погибшего львовянина.

Жуткая штука вообще. Но когда несут этих погибших парней мимо разбитой, черт возьми, российской техники, твое ощущение справедливости возмездия, неминуемого возмездия возникает, и вот эта горечь потерь смягчается — сжимаешь губы, прикусываешь их и думаешь: «Разнесем всё к едрене фене. Не будет там русского сапога. Нигде не будет русского сапога». Когда видишь эту разбитую и сгнившую технику — почему-то военный металл очень быстро гниет — это какая-то особая марка металла, двух месяцев не прошло, а он весь коричневый, не зеленый... И это как-то тебя вдохновляет! Очень важная акция.

Ксения Ларина: Скажи, пожалуйста, кого ты встретил в Берлине из, что называется, «хороших русских»? Я видела там несколько твоих фотографий, которые в Facebook были, видела много знакомых лиц. Вообще это ощущение встречи с друзьями, с коллегами, которых ты сто лет не видел, где-то на чужбине...

Виталий Манский: Ну, очень мало. Прежде всего, Берлинский фестиваль отказал в аккредитации представителям российской индустрии...

Ксения Ларина: Как? Там был Антон Долин, Андрей Плахов был.

Виталий Манский: Я хочу тогда уточнить для наших с тобой слушателей, что Антон Долин живет и работает в Латвии, в латвийском издании, в средстве информации Латвийской Республики. Называется оно Meduza. Де-юре он не является представителем российской киноиндустрии. То есть у него никаких юридических, насколько я знаю, и практических связей с российской индустрией нет. Андрей Плахов живет в Берлине. Да, он работает для «Коммерсанта», и это вопрос. Я не знаю, аккредитовывался ли он от «Коммерсанта», но он живет и работает в Германии.

Ксения Ларина: Лариса Малюкова тоже, кстати. Она же вообще из Москвы.

Виталий Манский: Лариса Малюкова, да, она из Москвы. Но, насколько я знаю, «Новая газета», где она многие годы работает кинообозревателем и с которой мы каждый год делаем фестиваль «Артдокфест» на сайте «Новой газеты», — она работает в газете, которую российский суд лишил лицензии. Газета в России не издается. Есть издаваемая в Европе «Новая газета Европа», у которой есть лицензия. Я не знаю, где публикует Лариса свои материалы, но я так понимаю, что в России... Как бы считать «Новую газету» российским государственным СМИ как-то у меня лично язык не поворачивается. На этом, пожалуй, мы исчерпали весь перечень «хороших русских» здесь...

Ксения Ларина: А Кирилл Серебренников! Он там тоже был.

Виталий Манский: Кирилл живет и работает в Германии. У него в России отняли театр, в России он больше не работает. И даже фильмы свои — в прошлом году он приезжал и снимал в Риге свою картину про Лимонова. Должен тебе сказать, что быть русским — хоть хорошим, хоть плохим, хоть тушкой, хоть кем-то — довольно-таки сложно. То есть, конечно, когда за тобой стоит история твоих реальных поступков, а не какое-то, как говорят, переобувание на лету, к тебе отношение более снисходительное. В целом я и сам наталкивался, скажем, на возражения одного из украинских продюсеров, что, дескать, чего это вы тут снимаете про нашу войну. Я, конечно, предложил ему пойти маршрутом известного корабля, потому что это война его такая же, как и моя, и не знаю, как у него, а у меня просто члены моей семьи с оружием в руках защищают Украину. Но, тем не менее, сам факт такой постановки вопроса существует.

Даже когда мы формируем программу «Артдокфест/Рига», нам не так легко доказывать... И не то что мы пишем какие-то официальные письма в официальные институции — просто в свободном мире общественное мнение более решающий инструмент, нежели резолюции каких-то министров и тем более их заместителей. И мы объясняем обществу, сообществу, почему мы приглашаем картину в программу фестиваля. У нас, скажем, будут два фильма в программе «Артдокфест», которые сделаны людьми, живущими сейчас в России, которые никуда не уехали. Да, это фильмы, снятые без поддержки Минкульта и прочих госструктур. Они вообще гипернезависимые по производству фильмы.

Но не так чтобы, как раньше, — мы взяли, поставили и плевать на всё. Мы объясняем, мы говорим, что вот фильм «Манифест» снят режиссером, известным режиссером, который живет в России, который из соображений безопасности не мог настоящим именем подписать этот фильм и сделал эту картину под псевдонимом, нарочито очевидным — Винченцо что-то такое. Под этим псевдонимом эту картину показывают на крупных международных фестивалях. Под этим псевдонимом картина получила приз на главном мировом фестивале документального кино IDFA в Амстердаме. Под этим псевдонимом эта картина показывается в Риге на «Артдокфесте». Это для кого-то аргумент, а для кого-то, может быть, не аргумент, потому что в Латвии тоже есть люди…

Ксения Ларина: Но постой, а там написано «Россия»? В скобочках написано?

Виталий Манский: Да, там написано «Россия». Вот я говорю: у нас есть два фильма, где написано «Россия». У нас есть фильмы, которые связаны с Россией. У нас, например, есть фильм — вот сейчас, в эти дни идет голосование академиков «Оскара» (и в том числе я сейчас буду голосовать), потому что он вошел в пятерку номинантов на «Оскар» как лучший короткометражный документальный фильм. Якутские авторы, Елена и Максим Аргулбаевы, продюсировала их британская компания. Написано «Британия». Но мы же тоже как-то понимаем, что это всё-таки русские авторы.

Действие происходят на берегу Чукотского моря. Там вообще нет ни одного слова в фильме. Это история ученого, который наблюдает за миграцией котиков. И в результате всемирного потепления там какие-то тысячи этих котиков выползают на берег и окружают его избушку. Совершенно фантастическая картина. Я, кстати, думаю, ее шансы на «Оскар» весьма и весьма. Потому что представь себе: в момент cancel русской культуры пробиться в номинацию «Оскар» — тоже говорит о том, что картина сильная. Но это как бы Британия.

Или там есть фильм норвежско-финско-израильский — Шишовой про «Новое величие», дело «Нового величия». Вся картина снята в России. Авторы эмигрировали из России и преследовались в России. Они честны перед собой, перед людьми, перед миром. Тем более, ее муж Дмитрий Боголюбов тоже снимал фильмы, предвещающие эту катастрофу — «Уездный город N» (про пропагандистское военно-патриотическое воспитание молодежи в одном отдельно взятом провинциальном российском городе), который во многих странах мира показывался и рассказывал и предупреждал о том, что происходит в России. Вот они, муж с женой, уехали в Израиль. Они граждане Израиля. Эту картину мы тоже показываем.

Но также мы, конечно, показываем фильм вообще, я не знаю, из Соединенных Штатов Америки... О каком-то кинолюбителе, снимавшем на своей ферме триллеры — хорроры, точнее (про расчленение животных). Потом «Анимадок» — про коллективный оргазм. Там женщина рассказывает о своих оргазмах.

Ксения Ларина: Да, «Порнодок» это называется или как?

Виталий Манский: Нет, «Порнодок» — это другое, это картина, которую продюсировал телеканал Arte. Она называется «Артем и Ева». Во Франции оргазмы очень даже романтичные. А про коллективный оргазм — это женщина получает удовлетворение от сексуальных контактов с мужчиной, с женщиной или даже с собственной рукой. Об этом они повествуют в этом «Анимадоке» — и художник рисует таким оригинальном образом вот эти образы, визуализирует эти оргазмические образы.

А «Артем и Ева» — это картина о двух студентах, которые решили как-то ради добавки к стипендии монетизировать свою интимную жизнь. И домонетизировали до того, что она стала звездой Pornhub, получила приз в Лос-Анджелесе, мы это всё видим — на наших глазах. Как бы история успеха. У людей всё получилось. И при этом они не расстались, они продолжают быть парой, несмотря на то, что от такого порно исключительно дуэтного она перешла к массовым сценам.

Ксения Ларина: У нас такой эротический получается финал.

Виталий Манский: (А, это финал разговора?) Ну да, я к тому, что мы живем в очень странном, парадоксальном, безумном, в чем-то не признающем факта этого общественного помешательства времени... И это всё отражается в документальном кино. Документальное кино — это не только про что-то актуальное, про новостную повестку... Зачастую — просто совершенно удивительные, неожиданные истории.

У нас есть в конкурсе фильм, особенно на «Балтийском фокусе», о финнах — любителях караоке. Картина тоже номинировалась на «Еврооскар» — такая очень веселая, рушащая стереотипы восприятия финнов как таких медленных, тоскливых, скучных парней. Ничего подобного: смотришь и наслаждаешься.

У нас есть фильмы о каких-то сугубо семейных ситуациях, историях. Девушка сняла фильм, который называется «Желанный ребенок». Она снимает фильм о своей сестре, которая умерла за несколько лет до ее рождения. Ее появление на свет — это компенсация родителей, потерявших свою дочку. И она как бы знает эту свою старшую сестру только по походам на кладбище, по каким-то там семейным видеосъемкам. И она пытается снять фильм о своей сестре через себя, через свою семью. Это, кстати, латвийский режиссер, молодая девушка, которая уехала учиться в Мюнхен, эту картину уже сняла в Мюнхене и там, по-моему, остается жить, но приезжает в Латвию.

То есть очень разные фильмы. Прежде всего нужно понимать, что мы ничего не подверстываем. Мы всегда ищем картину, которая сама по себе является произведением, которая является мощным документальным произведением, яркой картиной. Но мы думаем о том, как она будет смотреться в контексте сегодняшнего дня.

Ксения Ларина: Конечно. И, потом, всё равно драматургия какая-то присутствует, когда ты формируешь...

Виталий Манский: Конечно. И поэтому мы там показываем голландскую картину Алены ван дер Хорст «Поверни свое тело к солнцу». Она о советских пленных Второй мировой войны, о конкретной истории одного татарина. Да, мы рассказываем историю, которая уже… Что называется, эту страницу история перевернула. Но сегодня, когда опять пленные, когда обмены пленными, когда одна сторона этой войны дорожит каждым своим бойцом и готова своих бойцов поменять на такие «лакомые кусочки», как Медведчук, политик — за каждого... Поэтому цена человеческой жизни сквозь эту призму давно ушедшей войны сегодня приобретает гиперактуальность.

Ксения Ларина: Виталий, я знаю, что каждый раз вы придумываете девиз фестиваля.

Виталий Манский: Слушай, в этом году, конечно, девиз есть, и он очевиден. Если раньше мы всегда искали какие-то образные девизы, девизы-образы, девизы-намеки, такие аллюзии, то сейчас всё предельно просто: «Нет войне!»

Ксения Ларина: Всё, что касается программы и фильмов, можно прочитать на сайте «Артдокфеста», все подробности. Я еще не спросила про жюри. Там тоже есть, что называется, наши люди. Там есть Дмитрий Глуховский. Это российский писатель, который не живет в России, который сейчас в розыске.

Виталий Манский: Объявлен в России в розыск, объявлен «иноагентом».

Ксения Ларина: Да. Там есть Ингеборга Дапкунайте, которую тоже можно назвать в большой степени артисткой российской, поскольку ее творческая судьба состоялась именно в Советском Союзе, а потом в России. Но понятно, что сейчас она вернулась, что называется, на свою родину, и правильно сделала, что не захотела принимать участие в поддержке этой войны. Это важно. Она ведь недавно делала спектакль с Джоном Малковичем в Риге?

Виталий Манский: Да, я ходил. Я дружу с Ингеборгой Дапкунайте. Как с нею можно не дружить?

Ксения Ларина: Ну и, наверное, последний мой вопрос. Возвращаясь, кстати, не к «Артдокфесту», а к «Оскару», если уж мы про это говорили. Напомню, что Виталий является членом Оскаровского комитета, Академии. Про «Навального» — про фильм «Навальный», который получил сейчас в Англии главный приз, о котором во многом говорят, что он каким-то образом предвосхищает в том числе и «оскаровские» призы. Есть ли шанс у фильма «Навальный» получить «Оскара», на твой взгляд? Это раз.

И второй вопрос: в чем смысл номинирования этого фильма? Это же всё равно, как я понимаю, не только и не столько, может быть, связано с достижениями профессиональными и художественными, сколько как некая тоже политическая поддержка, политическая акция.

Виталий Манский: Я думаю, что у фильма «Навальный» довольно-таки высоки шансы на «Оскар». Я уже признавался, что это, на мой взгляд, не связано с качеством фильма, а это связано с качеством героя — с его фантастической судьбой, которая в фильме просто добросовестно предъявлена. Но этого может оказаться вполне достаточно для того, чтобы люди из соображений солидарности с героизмом героя поставили свою галочку напротив этого фильма, вынося тем самым вердикт.

Я думаю, что серьезным конкурентом является картина «Дом из осколков». Это фильм, которым мы открываем «Артдокфест» в Риге сегодня, как раз через пару часов. И еще там есть три фильма — не знаю, я не думаю, что у них большие шансы... Основная конкуренция — это Украина и фильм из России «Навальный».

Что эта картина даст Навальному? Наверное, эта картина даст еще больше узнаваемости этому человеку, а значит и какой-то гипотетической возможности бороться за его освобождение или обмен, или еще что-нибудь в таком духе. Это всё работает на судьбу Алексея Навального, что важно. Потому что я считаю, что это политик будущего России, он очень важен для России.

Я, кстати, в Берлине застал инсталляцию напротив российского посольства, когда была воссоздана камера Навального в тюрьме в масштабе 1:1. Я даже позволил себе зайти в эту камеру и посидеть немножко на его откидной кушетке. Но, в отличие от меня, когда это делает Алексей, он за это получает вот это ШИЗО, штрафной...

Ксения Ларина: Карцер.

Виталий Манский: Еще дополнительный карцер. Потому что нельзя сидеть, нужно стоять, она должна быть днем отброшена к стене. Но когда ты в Берлине, в свободном городе, заходишь в эту клетку — эта клетка, может быть, даже более мощный художественный образ, чем фильм «Навальный». Но в нее могли зайти сколько человек? 10 тысяч, пока она была установлена. А фильм, который получит «Оскара», если он получит «Оскар», посмотрят миллионы людей. И это важно.

Ксения Ларина: Ну что же, большое спасибо! Мы на этом, наверное, завершим наш сегодняшний разговор. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы всё произошло так, как ты планируешь, чтобы «Артдокфест» жил, работал, существовал; чтобы мы имели возможность смотреть лучшее документальное кино, в том числе и то, которое участвует во всех конкурсах и вне конкурсов «Артдокфеста». Спасибо тебе большое! И последний вопрос, Виталий. Я не могу не задать, поскольку, конечно же, я твой зритель и хочу узнать, когда мы, люди доброй воли в разных странах мира, сможем посмотреть вашу картину «Восточный фронт»?

Виталий Манский: Сопродюсером фильма является телеканал «Настоящее время», у которого телевизионные права на этот фильм. И я думаю, что в конце года состоится телевизионная премьера. Она будет также показана на сайте телеканала в течение 72 часов. Поэтому те, кто знает, что такое VPN, вполне могут ее посмотреть.

Но я, кстати, скажу тут про «Артдокфест». Сейчас закончится «Артдокфест» офлайн в Риге, и мы готовим «Артдокфест» онлайн, где будет 60 свежих новых российских картин для российской и мировой аудитории. Но, опять же, через VPN, потому что мы будем показывать с сайта, который базируется в Латвии. Мы не забываем о людях, которые хотят видеть, чем дышит русскоязычная документалистика. Это не часть «Артдокфест/Рига». Это совершенно отдельная наша активность, как и «Артдокфест» в Азии, куда приедут многие, в том числе молодые режиссеры, для того, чтобы пройти «Артдокшколу». Мы делаем всё, что мы можем, пока мы можем, никого не забываем. Придет время смотреть зрителям, для кого знакомо слово VPN.

Ксения Ларина: Спасибо большое! Это Виталий Манский. Меня зовут Ксения Ларина. Мы остаемся для вас здесь, на нашем канале The Insider Live. Пишите комментарии, подписывайтесь, ставьте лайки! Мы всегда с вами. И до встречи в кинотеатрах! Спасибо, Виталий!

Виталий Манский: Пока, Ксюша!