«Честно говоря». «Война — выстрел собственному обществу в голову». Роман Качанов и Ксения Ларина

Ксения Ларина: Сегодня наш гость — Роман Качанов, режиссер культовых картин «ДНБ» и «Даун Хаус». Рома, приветствую вас.

Роман Качанов: Здравствуйте.

Ксения Ларина: Роман Качанов на днях провел премьеру своей новой картины, которая называется «Марш утренней зари». Премьера прошла не в кинотеатре «Октябрь», и не в Москве, а в городе Рига. Я надеюсь, что при полном зале прошла премьера. Роман вынужден был доработать до конца, сделать свой фильм, и в мае уехал из России. Ром, в каком состоянии вы это доделывали?

Роман Качанов: Это не самое веселое воспоминание. Если картину оставить, то она не доделается никогда. Мне надо было её в любом случае закончить, потому что если бы я её оставил, то её бы не было. Что касается моих ощущений, то это можно неделю рассказывать — начиная от того, как реагировали ассистенты и администратор 22 лет, девчонка, которая говорила: «Вы лишили нас будущего», имея ввиду коллективных стариков. Бывшая ассистентка мне тоже писала, но я её заблокировал. Очень много было мыслей. Чтение по ночам Telegram-каналов и надежда на то, что это все кончится гуманным способом — про это можно очень долго рассказывать. Ощущение того, что действительно будущее закончилось, причем вместе с прошлым, оно было не уходящим, и не приходящим. То, что я провел в Риге премьеру — это был праздник, было много людей и полный зал, но с другой стороны все время ощущение, что находишься в нереальном пространстве, потому что то, что случилось выбило из реальности. Понятно, кто мог, тот сразу рванул поправлять нервы из России и тоже стали ждать, что вдруг закончится, и я там находился. Вот это постепенное схождение всего вокруг с ума по разным признакам происходило при мне.

Ксения Ларина: Повезло ли вам в этом смысле с группой? Я вспоминаю, как Оксана Карас, ваша коллега, рассказывала, что её это известие застало в экспедиции — она была в Питере, снимала картину и, конечно, была совершенно сражена этими событиями, но, как она сама писала: «Мне повезло, в отличие от многих других — моя группа была со мной, за меня и на одной стороне». У других случались необратимые столкновения и конфликты, как у вас в группе.

Роман Качанов: У меня все было в порядке, потому что группу набирал я. Честно говоря, я не слышал, чтобы у кого-то были столкновения. Возможно, некое исключение возможно и было, поэтому и ярко, но до меня не досветили эти эпизоды. Дело в том, что в кино работают люди более-менее с определенным кругозором и наличием мозга, хотя и тут есть исключения, и у всех реакция была однозначная. Где у кого-то что-то там было я не в курсе.

Ксения Ларина: У все в картине «Марш утренней зари» все молодые. Я думаю, что для них это тоже был удар. Вы там процитировали кого-то, кто сказал, что вы лишили их будущего. Они это понимают и понимали, что их лишили будущего?

Роман Качанов: Это как-то так повелось на моих картинах, что начиная с ковида я набирал людей молодых, потому что если старый заболеет, то он может всех подвести в силу того, что он в группе риска. Да, в основном у меня были ребята молодые, но на пост-продакшне были уже и люди повзрослее. Они так не выражали эмоции, и даже меня немного успокаивали. Кино действительно надо было заканчивать, а не биться. Что касается ребят до 35, то понятно, что они считали, что это их не касается и, как ни странно, они спокойнее. Они Сталина уже не помнят и думают, что сейчас это все закончится. Никто не верит из тех, кому там 25-30, что такая муть может продолжаться семьдесят лет, как прошлые семьдесят лет это продолжалось после большевистского переворота. Люди постарше понимают, что Россия — страна холодная, процессы идут медленно, и это можно затянуться на десятилетия, чего очень бы не хотелось. Понятно, что все, кто моложе некой черты 35-37 думаю, что все это все какая-то бесовщина, в которую их втянули какие-то старые пни, куда и меня периодически записывали, хотя я себя не чувствуют старым и никого никуда не втягивал.

Ксения Ларина: У вас там есть старые и проверенные пни в виде группы ветеранов сцены — Артемий Троицкий, Жанна Агузарова и Найк Борзов.

Роман Качанов: Это проверенные наши ребята, которые вечно молодые, и останутся таковыми. Жанна у меня там сыграла, Артемий тоже, Найк Владимирович — сыграли ветеранов сцены. Картину я снимало о том ощущении свободы, которое вдруг пришло в 90-ые после буржуазной революции 91-го года, когда в стране-изгое, к которой все привыкли как к стране-изгою — и те, кто в ней жили, и те, кто вокруг жили, и то, что слова нельзя сказать, чтобы не посадили — все к этому привыкли и уже песенки какие-то пели под лестницей Цой в Гребенщиковым. Вдруг это все открылось, и свобода пришла, и все стали жить. И вот на этой инерции мы и продержались все 30 лет — когда инициатива у зажатых людей вдруг открылась, когда появились новые возможности, началось строительство нового мира. То, что происходит сейчас — это ещё и гигантский выстрел своему обществу в ногу. Какими бы упоротыми не были апологеты этой всей дьявольщины, все общество держится именно на идеалах и идеях той буржуазной революции 91-го года. Когда из этой конструкции вынимается экономическая свобода, свобода выражения, свобода воли, то вся конструкция рушится. Ощущение, что ты оступился и летишь — вот оно и было три месяца, и продолжается. И кино о том, что как это все начиналось, как оно пёрло от ощущений огромных открывшихся возможностей.

Ксения Ларина: Это фильм-концерт памяти 90-ых годов, несбывшихся надежд и невероятных устремлений. Я прекрасно помню это время. У меня была другая судьба в 90-ые годи, и когда я смотрела вашу картину я вспоминала «Восемь с половиной долларов» моего друга и товарища Гриши Константинопольского, с которым мы учились на параллельных актерских курсах. Этот фильм, конечно же, абсолютно идет вразрез с общепринятым сегодня трендом говорить об ужасных и лихих 90-ых годах. В чем обаяние этого времени и его коварство?

Роман Качанов: Я отчасти уже сказал, что свобода, за которой надо было лезть через забор с колючей проволокой под выстрелы пограничников или сидеть в отказе по много лет — не было возможности выбраться из Советского Союза. Выбирались не из некой географической точки, а из смуты, которая там была. Свобода пришла на дом, была доставлена.

Ксения Ларина: Мы за неё не воевали и не отвоевывали?

Роман Качанов: Можно сказать, что её высидели диссиденты и люди, которые уже ни во что это не верили несколько десятилетий, но терпели с фигой в кармане. И 90-ые для меня были тем, что сформировало их дальнейшую жизнь. Тридцать лет развития буржуазного общества и освобождения от этого посткоммунистического советского мрака, зашоренности и конформизма, что сейчас начало в анекдотической форме обратно накручиваться. Тогда семьдесят лет это все развивалось, люди научились на партсобраниях засыпать, научились анекдоты сочинять, «Голос Америки» слушать, а сейчас это все раз — и в течение нескольких месяцев вдруг стало возвращаться обратно. Анекдот такой с черным юмором.

Ксения Ларина: Про это много говорим и думаем, как определить то, что произошло — это реванш совка или что-то более страшное, рождение нового фашизма? Кто это привел? Нужно попробовать понять, когда мы это пропустили. Когда все это началось? Одно дело, когда он возвращает советский гимн и говорит, что мы не должны обижать наших прадедов и прочую дребедень, а потом вдруг начинаются репрессии, преследования за слова и мысли, а потом война… Я знаю, что вы давно понимали, что эта власть совсем другая и не является демократической. Я знаю, что вы не хотели вслух об этом говорить, что ваша публика это не поймет, она больше советская. Это так?

Роман Качанов: Не то, чтобы моя аудитория более советская. Моя аудитория — это киноаудитория, я же её не выбираю.Это в театр или на какой-то концерт идет определенная аудитория, потому что другие люди пойдут на другой концерт. Учитывая, что мне повезло снять фильмы, которые люди смотрели и помнят желание никого не обидеть не только мне присуще в этой ситуации. Понятно, что люди взрослели с моими фильмами, у многих мозги потекли. Это же мои зрители, все эти сопли в шоколаде останавливали от каких-то резких высказываний и движений. Это все начиналось постепенно и сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что то загнивание и покрывание плесенью, которое наступало, могло продолжаться много лет и, возможно, этого бы хватило и на мой, и даже на ещё одно поколение. Просто сейчас это перешло в терминальную фазу и понятно, что сейчас другие скорости и вызовы возникли.

Поскольку это все наступало постепенно я понимал, что я не такой уж публичный — я никогда не занимался личным брендом, я все-таки больше через кино выражал свои мысли и чаяния. И вот я думаю: «Сниму-ка я кино про 90-ые». Про 90-ые уже ко мне это прицепилось — снять кино про то, когда все были молодые и когда башка была почище у всех. Это про то, когда была даже чрезмерная свобода 90-ых. Решил, что не буду снимать про то, как все было мрачно и про темные дворы, а сниму историю светлую. И я думаю, что это будет моим высказыванием, что мне не нужно выступать для аудитории из пяти человек из полутора моих подписчиков. Это бессмысленно, потому что есть другая аудитория для моих фильмов, для этого все и снималось. Это должно было быть высказыванием, но ситуация стала иной и перешла в терминальную фазу, процессы ускорились. Она могла продолжаться и продолжаться, пока каждого человека жареных петух бы не клюнул, а так бы они в этом состоянии и переползали в Альцгеймер и особо бы не дергались, и вдруг бах — и эта история.

Понятно, что происходили чудовищные вещи, разрушающие логику, предающие идеалы свободы, равенства и братства, которые несет любая буржуазная революция. Понятно, что они выходили за рамки понимания и того, что можно одобрять, но все это было медленно, день за днем и неделю за неделей, а не так, чтобы сразу все изменилось в один день. Все изменилось в один день 24-го.

Ксения Ларина: Вас не убедила такая массовая поддержка со стороны граждан РФ? Вы сами рассказывали яркий эпизод, когда вы ехали в «Сапсане», где сидела группа каких-то старпёров, которые всем своим видом и громкими своими разговорами утверждали свое право на первенство, что сейчас настало наше время и сейчас мы всех вас передавим как клопов. Это такой вот говорящий эпизод о том, как изменилась атмосфера в стране.

Роман Качанов: Была такая ситуация. Устроили шабаш в Лужниках в поддержку войны, и у меня было полное ощущение, что что-то случится — черти побегут, вороны слетятся, рыбы военные выйдут из берегов Москвы-реки. Собрали гигантскую массовку из сотни тысяч, как собирают обычную массовку за скромную плату, и я решил на эти дни уехать в Питер. Я когда ехал в «Сапсане» там есть места, где столик, там сидели четыре каких-то старых пня, неприятных таких, и на весь «Сапсан» рассказывали, как они сейчас заживут по-новому сейчас в свои 70 лет, а все это время им, соответственно, что-то мешало. В вагоне вместе с ними ехало двести человек, и они явно никак не собирались участвовать в их монологах, но активные придурки громко кричат и хотят, чтобы в их придуркости было вовлечено как можно больше народу, а поскольку у многих есть какой-то ресурс — то них зависят работники или родственники — они хотят вовлечь человека и поднять как можно больше крика. Из этих двухсот человек никто слез умиления не лил и даже никаких одобрительных взглядов на них не кидал — они конкретно всех раздражали, мешали думать, ехать и получать удовольствие от книг. В общем-то, я думаю, что это какой-то срез общества — группа каких-то закомплексованных, неумных и неталантливых существ, которые идут на «Сапсане» из Москвы в Питер.

Что касается массовой поддержки, то тот человек, который поддерживает — ему даже и верещать не надо. Даже эти деды занимались самовнушением, поэтому и кричали громко. Люди, которые поддерживают — им не надо руки поднимать или ноги, знаки какие-то на разных местах рисовать. Это делают люди, которые хотят убедить, что они «За». За что, я не знаю — за разрушение самих себя, за полное разрушение своего общества, не говоря уже про бойню, которую устроили в многострадальной Украине? Любое общество, устроившее такое, уничтожает себя в первую очередь. Это не какое-то абстрактное уничтожение, ты видишь это. То, что выглядит как поддержка — это самоуничтожение. Нет никакой массовой поддержки, это некий алгоритм поведения защитный. Все до 35 лет вообще смотрят на это просто как на вещь — эти люди выросли с YouTube, с Instagramи соцсетями, для них это все просто насекомые, которые сейчас быстро вымрут и все вернется. Может не вернуться.

Ксения Ларина: Есть ещё одна форма реакции — это отсутствие реакции, и об этом многие говорят. В данном случае говорят про Москву, потому что там как будто ничего не случилось — также заполнены рестораны, выставки, парки. Что называется — жизнь продолжается, и этой фразой живет большая часть народа. Как вам кажется, соответствует ли это действительности? Или это форма пофигизма? Или форма защиты?

Роман Качанов: Я там было, это защита. Это форма защитной реакции. Люди же переживают не только из-за других совершенно вещей, но это витает в воздухе. Я не проводил опросов и не подслушивал разговоров, но вот идешь по бульварам, где молодые приятно одетые ребята лет 18-19 и говорят о том, куда надо прятаться при ядерном ударе. Это дети, которые живут уже в другом мире, где YouTube, где открытые границы, где все друг к другу летают. Они идут и обсуждают что делать при ядерном ударе. Может быть, они никак не анализируют свою роль в этой войне, считают, что это не их война. Я был Смоленске, мне надо было поехать ненадолго, и там работники гостиницы были напуганы тем, что у кого-то призовут мужа, у кого-то сына. И вот эта показная веселость очень натянута. Я не Станиславский, но я тоже вижу некоторую фальшь, и я вижу её очень ясно. Есть, конечно, клинические дураки, но я не говорю про эту категорию людей. Когда школьники обсуждают куда прятаться, когда цивилизованный мир разнесет это все в пыль, когда очень простые тётки-буфетчицы и уборщицы ждут, что у них заберут мужей, детей и племянников и с большой долей вероятности вернут либо в гробу, либо без ног и рук — они не анализируют ситуацию с точки зрения критики, они тоже во всем этом существуют. И отсюда все эти странные вещи — одни начинают кричать и поддерживать, другие замыкаются в себе, третьи начинают бродить и тратить последние деньги, а в знак протеста идут в «Корчма Тарас Бульба». Это все из серии очень печальной антиутопии, которая пишется кровью и нервами.

Ксения Ларина: Когда анонсировала нашу встречу мне подписчики в Facebookнаписали, что так любили фильм «ДНБ», обожали, но сейчас, после Бучи и Ирпени смотреть на это невыносимо. Эти две картинки никак не монтируются — та армия и те герои вашей комедии замечательной и те, которые творили то, что творили и будут творить. Мне кажется, что это все не закончено и мы ещё увидим много страшного. Это одни и те же люди для вас? Чем вы объясняете эту жестокость?

Роман Качанов: С этими людьми произошла война. Мы же представляем войну по кинофильмам, которые выпускались при советской власти, и понятно, что там было вранье в основном. С этими людьми произошла война и у них сорвало голову. Все, кто это оценивают делают это с точки зрения морали и логики, которую мы вычитали из художественных книг. Я ни в коем случае не оправдываю этих людей — понятно, что чисто по УК попадают под действия определенных статей. Может быть, у них были гигантские к этому предпосылки, но потом вдруг в голове перемкнуло — это крайний идиотизм. Как ни странно, это обратная сторона вот этой искусственной веселости — когда все находится в состоянии бреда и когда этот бред начинает вдруг экранизироваться и инсценироваться, вот эта дикая жестокость, переходящая в маньяческие вещи, безудержное веселье, когда нужно мозги в кучу собрать, трата денег на кабаки — я бы это поставил в один ряд, потому что случилась война. И она не сама случилась, а это результат сломанной логики этих людей, которые при полном отсутствии мозга это все устроили.

Ксения Ларина: Ваш отец выдающийся советский мультипликатор и автор фильмов «Варежка», «Крокодил Гена», «Чебурашка», «Тайна третьей планеты». Он был фронтовиком и прошел страшные испытания ещё до войны, а потом во время войны. Я не знаю, говорили ли вы с ним об этом, но что проявляет в человеке война? Что человек понимает про смерть?

Роман Качанов: Не говорил. Люди, которые в этом участвовали в этом и выжили не распространялись по этому поводу. Они же тоже выжили по каким-то причинам — были молоды, была воля к жизни, были какие-то способности, иначе они были бы убиты. Естественно, стоял определенный блок. Он рассказывал полторы каких-то веселых историй. Видимо, все остальное было не очень весело.

Что касается того, что я знаю о войне — в силу того, что я сделал это кино у меня было всегда определенное количество военных людей, и какие-то истории из новейшего времени до меня доносились. Понятно, что такого как сейчас не было никогда в новейшей истории.

У меня похожее было ощущение, когда самолеты Аль-Каиды летели в башни-близнецы. Такое же ощущение было 24-го, только тогда самолеты прилетел, упали и все закончилось, а тут они прилетели и ничего не закончилось. Плюс я оказался с той стороны, откуда они летели. В этом смысле не было прецедентов. Это не война, а крушение будущего для тех людей, которые во всем этом находятся, крушение прошлого. Какое значение имеют военные истории моего папы, потому что сейчас это все мгновенно обесценилось, эти его достижения во время Второй Мировой Войны. То, то, что сейчас происходит даже более дико, потому что та война была почти сто лет назад и времена были менее культурные в смысле общности, мир не был таким единым. Когда проводятся аналогии со Второй Мировой Войной мы воспринимаем эту войну как нечто героическое и нечто такое, о чем надо говорить. Нужно помнить, что сейчас ситуация другая — получается, что все обесценилось. Когда говорят, что прошлое уничтожено — я, наверное, что-то не доработал.

Вот, вы говорите, про «вы выросли на Чебурашках», и я тоже вырос. Все художники работали, что-то творили и вырастили то, что сейчас вырастили? Получается, что все это зря.

Ксения Ларина: Похоже, что это никак не связано. Чулпан Хаматова говорила недавно, что если бы солдаты, которые сейчас воюют в Украине не были бы такими жестокими, если бы хоть раз сходили в театр. Возвращаясь к истории Второй Мировой Войны, мы знаем сколько среди убежденных фашистов и садистов было ценителей прекрасного, которые любили красивую музыку, знали толк в архитектуре, но при этом оставались абсолютными зверьми.

Роман Качанов: Это и связано, и не связано, потому что есть вещи, которые формируют человека, а есть вещи, за которыми он просто наблюдает как за чем-то красивым. Есть элементы популярной культуры, которые человека формируют, и в этом смысле театр определенный вклад в популярную культуру тоже делает. Это тоже часть человека, может быть, просто недоработали, но шанс вытащить это был. Если бы я сделал не один фильм про абсурдность армейской жизни, который понимают люди, которые находятся в армии, то может быть было бы что-то по-другому. Я чувствую свою в этом недоработку. Если я одним фильмом донес месседжи до какого-то количества людей, то может быть надо было сделать и другой фильм. Недоработали немного.

Ксения Ларина: Зато как они сейчас приватизировали Высоцкого, Бродского, Пушкина, как они приватизировали картину Балабанова, замечательного героя Сергея Бодрова и как они подло это все используют, переворачивая с ног на голову. У них и Цой за войну, и Высоцкий, и Балабанов.

Роман Качанов: Да, и Ахматова. Главное, чтобы покойный был покойным, потому что возразить не может. Это все на анекдотическом уровне. Ну, какой Цой за войну? Балабанов всегда хотел сделать американское кино и хотел вырваться из этого питерского болотного ощущения, но у него это не складывалось. Цой — это рок-н-ролл, даже само это название пришло к нам из Соединенных Штатов Америки и Великобритании. Сторона тьмы — это такая категория, которая должна вызывать уважение. То, что случилось не вызывает уважения. Я никак не беру называть инициаторов и апологетов всего этого мероприятия называть, потому что у меня нет эпитетов. Это все просто пыль. У стороны тьмы должна быть определенная логика и красота. Вспомните, ведь черта всегда играют красавцы, а это какой-то выплеск таких-то комплексов, какой-то тупости и мелочности. Как только начинаешь подбирать эпитеты в них тут же набирается какой-то объем, и оправдания, а здесь просто ничего. То коллективное сознательное и бессознательное, которое все это заварило — это общество сейчас совсем другое. В любом случае это идет самоуничтожение, и самоуничтожение пассажиров, которые это все устроили. Про сторону тьмы сказано как-то почетно слишком.

Ксения Ларина: Не заслуживают тьмы?

Роман Качанов: Более того, мы говорим — Они, но каждый скажет, что это не я, а это Петя. Даже Они не получаются. Хочется свалить все на одного человека, но он тоже скажет: «Это не я, я задумался» и самоустранится или исчезнет. Это все в прямом смысле слова ещё должно быть осмыслено.

У меня сегодня был интересный разговор о моем новом кино. Я ему говорю: «Напиши, что думаешь». Он мне пишет: «А давай отправим это на фестиваль в России» — «Пардон, я уже уехал» — «Да ничего, ты можешь не приезжать, мы просто покажем и будет инфоповод». И я понял, насколько все это дико звучит, потому что есть ощущение голоса из мертвой территории. Если некое сообщество ассоциируется с Аль-Каидой или какой-то мрачной вещью, то какое значение имеет проводящийся там фестиваль. Находящиеся там люди убеждены, что это имеет какое-то значение.

Если говорить про кино, то такое ощущение, что шел по темному парку пьяный человек и докопался до девочки, девочка достала катану и отрубила ему голову. Из общества убрали все центральные вещи, которые были — ощущение свободы и прочее. И вот голова ещё летит, подошли друзья этой девочки, а голова-то не знает, что она отрублена. Это я к тому, что вот это самоубийство и самоубийственные действия, которые были вдруг совершены, они не попадают под какую-то категоризацию, мол, темные силы взялись это сделать. Это как-то больше получилось, потому что это имело продолжение. История с темными силами — это самоубийственная вещь, это коллективное харакири получилось.

Ксения Ларина: Вас кто-то удивил из ваших коллег? Вы внутри тусовки и знакомы с огромным количеством модных персонажей — как актеров, так и музыкантов разных поколений. Мы видели, как разметало все это прекрасно сообщество — как одни открыто зигуют не стыдясь, другие молчат, стараясь не замечать, третьи, не представляя себя в этом пространстве покидают страну. Были среди этих проявлений печальные разочарования или это было ожидаемо?

Роман Качанов: Мы же говорим о людях довольно взрослых, у которых сохранились воспоминания о том конформизме, когда утром шли на партсобрания, а вечером ругали советскую власть и слушали «Голос Америки». Конформизм не считается чем-то плохим, а считается способом приспособиться к ситуации. У меня никогда не было сюрпризов. Удивление у меня вызывает то, что эти люди не понимают историю с летящей головой, которая вроде продолжается, но уже и закончилась. Не будет никакой победы здесь, её с самого начала не могло быть. Какая победа, когда ты убиваешь сам себя.

Это чистый конформизм, сюрпризов особых не было, и разочарований тоже. Более того, при некоем идеальном развитии событий люди с той же скоростью покаются извинятся, скажут, что бес попутал. Дай Всевышний, чтобы все разрешилось в реальные сроки с минимальным количеством жертв. Пусть покаются и пусть их простят, и я прощу.

Ксения Ларина: Не знаю…

Роман Качанов: Ну, хрен с ним, пусть живет. Не было ничего неожиданного. Я отчасти от этого и уехал, потому что есть очень простые знаки. Моя дочь 17-ти лет говорит мне, что написала антивоенные песни, но не хочет публиковать их, потому что могут быть неприятности. Мои дети начинаются боятся всего происходящего и всего говна, которое все это возглавляет. Логика понятна: она начинает боятся разместить песни, — а это 17-ти летний ребенок, который не помнит Сталина, — начинает бояться говорить правду. И взрослым также — они боятся, молчат. У меня только нецензурная брань приходит в голову. Запускается принцип домино с говном, одно тянет за другое. Семнадцатилетний ребенок, которая плакала полтора месяца после начала этого ада, сначала боится разместить песню, потом не говорит, что думает, потом говорит, что не думает, потом делает то, что не хочет, потом живет так, как не хочет, а потом выкрикивает то, что не хочет. Все, 17-ти летний человек нравственно мертв через несколько месяцев. И что, мне теперь сидеть и смотреть, как эта бесовщина разрушает моих детей и друзей? Я с большой горечью смотрю на некоторых людей, которые вынуждены в этом припадке конформизма вот так себя вести. Это жалкое и драматические зрелище. Конечно, это не сравнимо с теми страданиями, которые выпали украинскому народу, но это тоже гигантская беда — если человек всю жизнь был за свободу, а теперь вдруг должен притвориться тем же куском говна, как и человек рядом притворяется, а если хорошо притворился, то он им и станет.

Ксения Ларина: Как дальше будет строиться ваша жизнь?

Роман Качанов: Она сейчас строится в реальном времени. Я 8-го числа показал фильм. Я думал, что будет момент, когда я захочу показать его после войны, но потом я понял, что я могу не дожить до этого. Сейчас я показал свои фильмы, дальше буду снимать кино. Надо успеть побольше, потому что жизнь была бурная и непростая. Не знаю, сколько ещё протяну. Хорошо так на финале немного вызвать к себе сострадание.

Ксения Ларина: Хочется, чтобы картину посмотрели люди. Это вообще реально? В России, понимаю, что в России только в сети, в онлайн-кинотеатре.

Роман Качанов: То, что сейчас происходит, находится в некой фазе невероятности, потому что мне говорили: «Ты не сможешь показать это в Риге, ты не соберешь людей, не договоришься с залом». Приходиться делать нестандартные вещи. Разумеется, эту картину должно посмотреть как можно больше людей, и они её посмотрят, а как — мы это будем решать в реальном времени.

Ксения Ларина: Вы в Риге будете жить? Или ещё не приняли решение окончательное?

Роман Качанов: Я перед собой даже и не ставлю так вопрос, что я должен принять решение. Я пока думаю.

Ксения Ларина: Что будет с киноиндустрией в России, ведь ничего нельзя? Почти все под запретом? Как будут существовать режиссеры и продюсеры?

Роман Качанов: Вы же понимаете, что вопрос риторический. И до этого же было не сильно, чтобы зашибись, и чтобы это кино сильно интересовало кроме самих авторов и членов их семей, да и их несильно интересовало. Ответ на этот вопрос известен. Опять же, есть технологии и можно закачать фильм в какой-то ресурс и распиарить его черным пиаром, но в целом тенденция такая же, что и со всем остальным — из этого всего выпущен воздух, вектор ускорения и силы, который был запущен в конце 80-ых. Без свободы могут существовать лишь определенные произведения очень специфических авторов — Сергей Эйзенштейн, Лени Рифеншталь. Это чистое вранье и графические сказки, а так-то никакое искусство, а тем более современное, когда открыт доступ ко всем имеющимся произведениям любого уровня и любой стороны. Я не хочу сказать, что скажут: «Вот, уехал и ругает своих коллег». Я своих коллег особо не ругаю, но и не хвалю. Многие из них вообще не коллеги. Я просто говорю, что всему трындец большой приходит — спорт, кино, наука, все идет в состоянии свободного падения в никуда.

Ксения Ларина: Сейчас важно найти точную информацию в этом аду и сохранять её. Мне кажется, что вы очень правильно объяснили причины вашего решения, связанного с детьми. Очень важно, что вы сказали, что молодых людей превращают в нравственных мертвецов.