Переводы
Сегодня в Голландии проходят парламентские выборы, на которых, как и в ряде других западных стран в последнее время, популисты могут набрать необычайно много голосов. Популистский лидер Герт Вилдерс, известный своей ненавистью к мусульманам, не станет следующим премьер-министром Нидерландов, но он уже победил, пишет в Foreign Policy Джеймс Трауб. The Insider предлагает полный перевод статьи.
Однажды в марте, в конце дня, я зашел в «Бульвар» — популярную пивную в районе Оверсхи на северо-восточной окраине Роттердама. Завсегдатаи — пожилые белые мужчины — сидели у барной стойки. Один из них, голубоглазый, с резкими чертами лица менеджер строительной компании по имени Виллем, потягивая пиво, говорил о том, что его беспокоит. Как и многих других голландцев, его волновали последствия иммиграции. Он кратко сформулировал: «Есть разные способы захватить страну: война и иммиграция».
Дочь Виллема на выборах 15 марта баллотируется в парламент по списку антииммигрантской и антиисламской Партии свободы (PVV). Основатель этой партии — Герт Вилдерс, которого одни называют самым ненавидимым человеком в Нидерландах, другие же его обожают. Партия даже в разгар избирательной кампании ведет себя настолько скрытно и замкнуто, что Виллем даже не назвал мне свою фамилию — чтобы не раскрывать, кто его дочь. Но все знают, за что выступает Вилдерс. В прошлом месяце он начал свою избирательную кампанию с того, что, выступая в Спейкениссе — южном пригороде Роттердама, где его партия особенно популярна, — назвал иммигрантов из Марокко «отбросами» (потом он смягчил удар, добавив: «Не все из них отбросы»). А по телевидению крутится его пятисекундный ролик, в котором после фразы, вырезанной из речи премьер-министра Марка Рютте, — «Проблема не в исламе» — Вилдерс говорит: «Вы согласны»?
В течение недель, предшествующих выборам, проблемы иммиграции, интеграции и национальной идентичности стали для голландцев почти наваждением. Оверсхи — анклав с преимущественно белым населением в городе, где, как и в большинстве крупных голландских городов, живет примерно столько же иммигрантов, сколько и этнических голландцев, и все мои собеседники в «Бульваре» были в какой-то мере согласны с националистическими идеями Вилдерса. Виллем говорил, что иммигранты так быстро размножаются, что скоро их станет больше, чем коренных жителей, и что это повредит экономике, потому что они не хотят работать.
Когда я в первый раз пришел в бар, никто, кроме него, не захотел со мной разговаривать — в стране, которая славится своим дружелюбием, политика стала слишком взрывоопасной темой. Но на следующий день я встретил в «Бульваре» члена местного городского совета Питера ван Копана. Он сказал, что ему жаль, что голландцы в большинстве своем не так религиозны, как его друзья-мусульмане, но он не понимает, почему иммигранты могут получать государственное жилье вне очереди (на самом деле они не могут — это право предоставляется только беженцам). Кроме того, сказал он, африканцы не работают. Еще один посетитель бара по имени Питер, который тоже отказался назвать свою фамилию, сказал, что старшее поколение иммигрантов — нормальные люди, но молодые, когда не получают того, что хотят, начинают жаловаться на дискриминацию.
«У него сильный характер», — сказал Питер о Вилдерсе. Но сам он не собирается за него голосовать, так же как и его друг, который попросил называть его Пьером из «Бульвара». «Я не хочу, чтобы мир думал об этом парне как о нашем премьер-министре», — сказал Пьер из Бульвара. Он собрался голосовать за такую же националистическую партию «За Нидерланды». Ван Копан принадлежит к правоцентристской Народной партии за свободу и демократию (VVD), возглавляемой премьер-министром Рютте, — ведущей либеральной партии Нидерландов. И даже Виллем сказал, что Вилдерс для него «слишком крайний».
Парламентские выборы в Нидерландах, возможно, впервые привлекли международное внимание, потому что после неожиданной победы Дональда Трампа и решения о выходе Великобритании из Евросоюза Нидерланды оказались первой из трех европейских стран (две другие — Франция и Германия), проводящих в этом году выборы в условиях подъема волны популистского национализма. Если правые сорвут банк, либеральный проект — теперь мы уже говорим о «проекте», а не о «консенсусе», потому что реальность Запада, в устойчивости которой никто не сомневался, вдруг оказалась шаткой, — уйдет в историю.
Может быть, говоря так, я искушаю бога, но значительно вероятнее, что во всех трех странах победят правоцентристы. В последние месяцы рейтинг нидерландской Партии свободы пошел на снижение. Сейчас ожидают, что партия получит 25 из 150 мест в парламенте — примерно столько же, сколько и либеральная VVD. Но ни VVD, ни любая другая партия политического мейнстрима не согласится включить Партию свободы в правящую коалицию. Однако это вовсе не означает, что партия Вилдерса проиграла. Он так изменил голландскую политическую культуру, что избиратели, которые разделяют его взгляды, но считают его слишком экстремальным политиком, теперь будут голосовать за какую-либо из партий, занимающих жесткую позицию по отношению к иммигрантам и исламу; одной из них оказалась и сама VVD. Это европейская политика образца 2017 года: центр удерживается, но только ценой уступок правым националистам.
***В Нидерландах никогда не было ничего подобного терактам 11 сентября 2001 года; в сущности, после Второй мировой войны здесь не происходило ничего по-настощему ужасного. Но в стране было драматическое событие, политическое значение которого, возможно, оказалось несколько преувеличенным. В 2001 году ученый и общественный деятель Пим Фортёйн начал высказывать идеи, которые, по мнению большинства голландцев, были за пределами приличий.
«Мусульманам надо просто уехать, — сказал он в интервью одному журналу. — К ним надо относиться, как к коммунистам во времена Холодной войны». Даже мусульмане с либеральными взглядами, продолжал он, стремятся к «доминированию и утверждению своих ценностей в ущерб нашему национальному достоянию». Когда Фортёйн заявил, что нужно отменить 1-ю статью Конституции, запрещающую дискриминацию, его выгнали из его собственной антииммигрантской партии «Пригодные для жизни Нидерланды» (Leefbaar Nederland). К тому времени один из его последователей основал «Пригодный для жизни Роттердам» — местную партию, участвовавшую в муниципальных выборах. В начале 2002 года новая партия с Фортёйном во главе получила на выборах в прогрессивном и неоднородном Роттердаме больше трети голосов; это был шок для толерантного голландского политического истеблишмента.
6 мая 2002 года Фортёйна убили, и сделал это не исламский экстремист, а активист экологического движения. В течение многих веков в Нидерландах не было убийств политических лидеров. Фортёйна стали считать мучеником; его убийство превратилось в проблему всей страны. Незадолго до смерти он основал новую общенациональную партию «Список Пима Фортёйна». На выборах, прошедших через десять дней после его гибели, партия получила 17% мест в парламенте — беспрецедентный успех для новой партии, не говоря уже о том, что ее лидер был мертв. Без Фортёйна партия вскоре развалилась, но с тех пор вопрос о том, насколько иммигранты угрожают голландской национальной идентичности, остается если не в центре политических споров, то где-то близко к нему.
Чем объяснить феномен Пима Фортёйна? Отчасти его собственной личностью: это был эксцентричный политик, открытый гей. Когда в ходе дискуссии его собеседник, имам, сказал, что для него очевидно, что Фортёйн никогда даже не разговаривал с мусульманами, ото парировал: «Да я с ними сплю». Он пользовался своей гомосексуальностью, чтобы изменить привычные условия споров. Он вовсе не был нетолерантным реакционером, наоборот, это был одинокий защитник либеральных принципов от антилиберальных мусульман и леваков, которые хотели лишить его права открыто выражать свои взгляды. Это он, а не левые, выступал за голландские ценности.
Но в Фортёйне видели еще и человека, который высказывает неприятную правду. После Второй мировой войны нидерландские работодатели способствовали прибытию в страну множества иностранных рабочих — сначала из стран Южной Европы, потом из Турции, Марокко, Суринама, Антильских островов и из других мест. Итальянцы и испанцы в конце концов возвращались домой, как и предполагалось, но другие остались и привезли свои семьи. Примерно половина населения Амстердама, Роттердама и Гааги сейчас — это или иммигранты, или их дети и внуки. Десятилетия назад такого результата не предвидел никто.
После 11 сентября 2001 года к беспокойству по поводу баланса между коренными голландцами и иммигрантами добавился страх перед терроризмом. Мусульмане теперь казались не просто чужими, а потенциальным источником опасности. Консерваторы получили подтверждение своих взглядов, а прогрессивные силы были в ужасе, когда в 2004 году кинорежиссер Тео ван Гог, ярый противник ислама, был жестоко убит на амстердамской улице, по которой он ехал на велосипеде, мусульманином, связанным с террористической группой. Фанатик выстрелил в него, нанес колотые раны ножом и почти обезглавил. Как и Фортёйна, ван Гога убили за выражение негативного отношения к исламу. В Нидерландах задумались: неужеди это новая цена, которой платят за свободу слова?
Роттердам и поныне остается территорией Пима Фортёйна. Его партия «Пригодный для жизни Роттердам» контролирует треть мест в городском совете. Я встретился с основателем партии Рональдом Сёренсеном в ее штаб-квартире во внушительном неоготическом здании роттердамской ратуши. Розоволицый экспансивный Сёренсен с козлиной бородкой сказал мне, что он как учитель истории и биологии в старшей школе может засвидетельствовать рост сектантства среди мусульман-иммигрантов в городе. «Около пятнадцати лет назад я стал замечать перемены, — сказал Сёренсен. — Раньше большинство составляли эмигранты в первом поколении, и они чувствовали, что им нужно учить голландский язык». Но потом, говорит он, турецкие и марокканские власти стали беспокоиться, что ассимилировавшиеся иммигранты перестанут посылать в свои страны деньги, и ради сохранения связей начали направлять сюда имамов (то, что имамов направили в Нидерланды, правда, но связь этого с денежными переводами — похоже, личная любимая идея Сёренсена). Потом телевидение на турецком и арабском языках, а также социальные сети, стали способствовать отдалению иммигрантов от страны, ставшей для них домом.
Вскоре, сказал Сёренсен, школьники стали отказываться посещать занятия по сексуальному просвещению. А когда он рассказывал о Холокосте, его ученики-мусульмане говорили: «Евреи заслужили это». Коллеги советовали ему тактично молчать. Но Сёренсен не соглашался. «Я буду говорить об этом, — настаивал он. — Это безумие. Они пользуются нашей слабостью». Он имел в виду, что либералы настаивают на толерантности к антилибералам. Вскоре Сёренсен и Фортёйн нашли друг друга. А после убийства Фортёйна Сёренсен нашел Герта Вилдерса.
***Вилдерс не был такой рафинированной фигурой, как Фортёйн. Он родился в 1963 году и вырос в южной провинции Лимбург, уроженцы которой считаются в стране в некотором смысле мужланами. Он никогда не учился в университете. Но он был очень умен, трудолюбив, глубоко амбициозен и в высшей степени привязан к своим убеждениям. Окончив школу, Вилдерс несколько лет прожил в Израиле, где работал в мошаве — фермерском кооперативе. Потом он путешествовал по арабским странам. В Нидерланды он вернулся с любовью к Израилю и подозрительным отношением к арабам и исламу. В начале политической карьеры его наставником был консервативный лидер Фриц Болкестейн, чьи отзывы об исламе долгое время были на грани допустимого. Тем не менее те, кто знал Вилдерса в начале 2000-х, считали его классическим либералом и сторонником свободного рынка; он принадлежал к правому крылу VVD. Фортёйн, на его вкус, был слишком радикален. Но Вилдерс сблизился с Айян Хирси Али, беженкой из Сомали, которая в Нидерландах активно занялась политикой и открыто призывала к реформе реакционной исламской доктрины. По-видимому, Хирси Али вырустила на свободу темные инстинкты Вилдерса. В 2004 году он порвал с VVD из-за положительного отношения партии к вступлению Турции в Евросоюз.
Вилдерса давно раздражала его ограниченная роль внутри VVD. Его биограф Мейндерт Феннема, известный ученый с левыми взглядами, отмечает, что Вилдерсу всегда мешали две вещи — весьма скромное образование и волосы платинового цвета, уложенные в причудливую пышную прическу. «Никто не знает, когда и почему он начал красить волосы, — сказал Феннема. — Но он не остановится». Как и Фортёйну, Вилдерсу хотелось быть звездой своего собственного шоу. В Нидерландах, где амбициозные политики обычно создают собственные партии, это не проблема. Так как избирательная система страны дает места в парламенте 150 кандидатам, показавшим лучшие результаты на национальных выборах, даже самые мелкие партии могут получить одно-два места. Вилдерс создал свою Партию свободы в 2006 году, но до сих пор остается единственным ее членом. Кандидаты, баллотирующиеся от нее, и сотрудники аппарата, удовлетворяющие его прихоти, не могут вступить в партию. У нее нет платформы, нет пресс-секретаря, нет формальных структур. Партия — это Вилдерс.
Как только Вилдерс создал свою антииммигрантскую и антимусульманскую партию, исламские экстремисты стали угрожать ему убийством. Гибель Фортёйна была еще свежа в памяти, и он принял тщательно продуманные меры безопасности; с тех пор он живет, окруженный плотным кордоном. То ли из-за этой добровольной изоляции, то ли из-за своего статуса культового лидера, то ли почувствовав свободу от ограничений, налагаемых партийной организацией, Вилдерс вскоре в своих речах отбросил всякую сдержанность. В 2007 году он назвал Коран «исламской Mein Kampf» и предложил запретить в Нидерландах «эту убогую книжку» так же, как запрещена книга Гитлера. В то же самое время в экономических вопросах он начал смещаться влево, призывая к национализации системы здравоохранения, которая в стране приватизирована, и выступая против жесткой монетарной политики. Короче говоря, он превратился в современного европейского популиста вроде Виктора Орбана или Марин Ле Пен.
Так как Вилдерс редко дает интервью и запрещает это тем, кто баллотируется от его партии, самым близким к его взглядам человеком, с которым мне удалось поговорить, оказался Сёренсен, который был его близким соратником, пока в прошлом году они не разошлись из-за вопроса о закрытости Партии свободы для вступления в нее. Сёренсен сказал мне, что разделяет отношение Вилдерса к исламу как «скорее политической теории, чем религии», так как его приверженцы стремятся установить исламский закон — шариат — в светских государствах. Когда я указал на то, что разные течения ислама понимают шариат совершенно по-разному, он стал мне возражать. Поскольку мусульмане считают Коран непосредственно божьим словом, сказал он мне, они считают себя обязанными выполнять его указания самым буквальным образом. Все мусульмане, продолжал он, стремятся установить религиозные законы. «Они приемлют насилие как средство, — сказал он. — Им разрешено лгать, они не обязаны отвечать» на любые вопросы. Ислам — это фашизм, и это все».
Но даже Сёренсен считает, что Вилдерс зашел слишком далеко. «Он теряет связь с реальностью», — сказал мне Сёренсен. Когда он убеждал Вилдерса открыть партию для вступления, тот не без оснований сказал, что боится, что туда устремятся все сумасшедшие Нидерландов, как это случилось с партией Фортёйна. Но в результате Вилдерс оказался в изоляции — не только из-за его всепроникающей системы безопасности, но и из-за отсутствия равноправных партнеров. Колумнист нидерландской ежедневной газеты NRC Handelsblad Том-Ян Меус говорил, что сотрудники аппарата партии рассказали ему о том, что ей полностью управляет один человек и все в ней живут в страхе перед лидером-параноиком, который может выгнать их в любой момент. А так как факт работы у Вилдерса — неискоренимое пятно на биографии, никакую другую работу его сторонники получить не могут. По этой причине, сказал мне Сёренсен, лидер Партии свободы окружен подхалимами.
Похоже, Вилдерса разрывают два амбициозных желания: возглавить Нидерланды и разрушить их политические правила. В 2010 году его партия получила 24 места в парламенте, создав третью по величине фракцию. Правительство сформировали VVD и христианские демократы, а Вилдерс согласился поддержать коалицию, не вступая в нее. В первый раз он был вынужден пойти на компромисс; это потенциально убийственная проблема для партии, вся привлекательность которой строилась на презрительном отношении к мнению элиты. Через два года Вилдерс вышел из соглашения, но после этого результаты партии на местных и национальных выборах стали ухудшаться. Сейчас она остается крупнейшей парламентской оппозиционной партией Нидерландов.
Как и Фортёйн в своем время, Вилдерс удерживается в центре нидерландской политической жизни, проверяя границы допустимого в своих речах. В январе 2009 года коллегия из трех судей поручила прокуратуре проверить речи Вилдерса на предмет разжигания ненависти. Сам Вилдерс вряд ли мог даже мечтать о таком повороте, как нельзя лучше подходящем к его ораторскому дару и склонности к мученичеству. Судебный процесс тянулся до 2011 года и стал популярным в стране зрелищем. В своей заключительной речи Вилдерс заявил, что ислам «угрожаетт западным нормам и ценностям, свободе слова, равноправию мужчин и женщин, гетеросексуалов и гомосексуалов, верующих и неверующих». Как пишет в его биографии Мейндерт Феннема, внутренняя логика его дискурса — не расизм и не ксенофобия, а скорее просвещенный универсализм». Вилдерс облачился в одежды Фортёйна, но жертвовать жизнью ему не понадобилось. Более того, суд его оправдал. Прошлой осенью на новом процессе он был признан виновным в подстрекательстве к дискриминации: выступая перед своими сторонниками в 2014 году он спросил, хотят они «больше или меньше марокканцев». «Меньше!» — закричали они. «Ладно, мы об этом позаботимся», — пообещал Вилдерс. Но и за это суд не назначил никакого наказания.
В последние годы Вилдерс стал центральной фигурой в неформальном «популистском интернационале». Он попытался создать политический блок в Евросоюзе с Марин Ле Пен и другими националистами, но из этого ничего не вышло. В январе его выступление было одним из центральных в программе встречи ультраправых политиков в Кобленце, известной как конференция «Европа наций и свобод». Там он мрачно предупреждал о том, что орды африканских и мусульманских иммигрантов хлынули в Европу, и заявил: «Мы сыты по горло разговорами элиты о прекрасном идеальном мире, в котором все культуры равноправны». Вилдерс несколько раз побывал в США, где встречался с Мишель Бахман, Стивом Кингом и другими видными фигурами среди американских правых националистов. Он регулярно писал статьи для сайта Breitbart, который, в свою очередь, подробно освещал его избирательную кампанию. Меус, колумнист NRC Handelsblad, рассказал мне, что Вилдерс пытался воспользоваться своими контактами с советником Трампа и бывшим главой Breitbart Стивом Бэнноном, чтобы устроить встречу с президентом, как в свое время удалось британскому националисту Найджелу Фараджу. Учитывая тающую на глазах популярность Трампа, Вилдерс сейчас, возможно, доволен, что эта встреча так и не состоялась.
***Есть ли у завсегдатаев «Бульвара» реальные причины для недовольства? Это как раз тот самый вопрос, которым задавались американские либералы во время президентской кампании 2016 года и особенно после нее, и его же ставили европейские прогрессивные политики, обеспокоенные тем, как общественное мнение в их странах обращается против беженцев. Мы знаем, что торжествует необузданный антилиберализм. Но что это говорит о действительных недостатках либерального государства, если говорит вообще?
Это вопрос идентичности: станут ли иммигранты-мусульмане в конце концов голландцами, или они сделают самих голландцев меньшими голландцами?
В каждой стране свои конкретные обстоятельства. В Нидерландах не так болезненна проблема антиглобализма, как в Великобритании или, скажем, в Венгрии; голландцы с их торговыми традициями предрасположены к экономическому либерализму. Вилдерс поклялся в случае своего избрания вывести Нидерланды из Евросоюза и отказаться от евро, но голландцы как жители маленькой страны лишены мании величия и не фантазируют о жизни вне рамок ЕС. А так как в стране до сих пор не было террористического насилия, этот вопрос не стоит так остро, как во Франции и Бельгии. Настоящий вопрос для избирателей в Роттердаме и по всей стране — это вопрос идентичности: станут ли иммигранты-мусульмане в конце концов голландцами, или они сделают самих голландцев меньшими голландцами?
В этой атмосфере беспокойства иногда сверкают молнии. Прошлым летом, вскоре после провалившегося государственного переворота в Турции, тысячи турецких иммигрантов и людей турецкого происхождения собрались на мосту Эразма в Роттердаме, выкрикивая лозунги в поддержку Реджепа Тайипа Эрдогана и размахивая плакатами с его изображением. Некоторые из них даже нападали на журналистов и вламывались в дома, которые, по их мнению, принадлежат сторонникам Фетхуллаха Гюлена, которого Эрдоган обвинил в организации переворота. Они как будто хотели доказать, что Вилдерс был прав, когда говорил о нежелании иммигрантов-мусульман интегрироваться в общественную жизнь Нидерландов. Как сказал мне Хан тен Бруке, ветеран-парламентарий из VVD и кандидат на пост министра иностранных дел в следующем правительстве, «тут не обойтись без иронии Эразма, который переехал в Голландию, потому что это было прибежище свободомыслия». Тен Бруке заметил, что в прошлом беспокойство у голландцев вызывали скорее марокканцы, чем турки, — казалось, что те лучше интегрированы и гораздо выше ценились как торговцы и водители такси, но «даже третье поколение турок оказалось полностью националистическим». Они в большей степени турки, чем голландцы.
На эти мрачные мысли найдется множество обнадеживающих ответов: в конце концов, на мосту Эразма собралось всего пять тысяч турок из живущих в стране четырехсот тысяч. Эрдоган искусственно разжег патриотическую лихорадку среди эмигрантов. Ультраправые экстремисты, нападавшие на лагеря беженцев, вели себя ничуть не лучше — общество становится более поляризованным. Но даже прогрессисты, повторяющие эти мантры, были обескуражены яростью демонстрантов. Тофик Диби, голландец марокканского происхождения, бывший депутат парламента от партии «Зеленые левые», открыто заявивший о своей гомосексуальности, сказал мне: «Для таких людей, как я, которые настойчиво убеждали голландцев, что мы любим те свободы, которые у нас есть здесь, — я ведь совершил здесь каминг-аут, который был бы невозможен в Марокко, — это была катастрофа». Серез два месяца после демонстрации премьер-министр Рютте сказал в интервью, что, по его личному мнению, иммигранты, которые ведут себя так, как эти демонстранты, должны «валить отсюда». Рютте знал, что его аудитория думает точно так же.
Нидерланды стали сейчас ареной противостояния разных национализмов. В прошлый уикенд случилась новая драма вокруг попыток Эрдогана получить голоса нидерландских турок на предстоящем конституционном референдуме о существенном расширении полномочий президента, назначенном на 16 апреля. Нидерланды, как и Германия, опасаясь спровоцировать своих собственных популистов, запретили членам партии Эрдогана устраивать митинги. Эрдоган повысил ставки, обвинив два государства в том, что они поступают, как нацисты. Это нелепо, но Рютте играет на чувствах своих националистически настроенных избирателей, как и Эрдоган — на своих. Точнго так же, как Нидерланды хотят, чтобы иммигранты стали голландцами, Эрдоган хочет, чтобы они оставались турками.
Нидерландцы марокканского и турецкого происхождения не жгут автомобили и не неистовствуют на улицах; голландские пригороды не похожи на французские с их бедностью и криминалом. И они не устраивают теракты. Хотя в 2015 году Нидерланды приняли 45 тысяч беженцев, даже завсегдатаи «Бульвара» говорят, что страна должна их принимать (если, конечно, они будут равномерно расселены по стране, а не соберутся в иммигрантских кварталах Южного Роттердама). Проблемы, которые побуждают голосовать за антиисламские партии, в основном символические — такие, как проэрдогановский марш или бесконечные споры о Черном Пите — чернокожем спутнике голландского Санта-Клауса, которого вполне справедливо считают расистским символом колониального прошлого.
Но ощущение, что иммигранты живут в замкнутом на себя мире, не лишено оснований. Согласно недавнему правительственному отчету, количество районов, где иммигранты составляют не меньше половины населения, с 2002 года увеличилось в полтора раза. Межнациональных браков между голландцами и турками или голландцами и марокканцами все еще меньше 10%. Через полвека после того как началась крупномасштабная иммиграция из неевропейских стран, невозможно отрицать, что в Нидерландах существует городской низший класс. Мигрантов из стран, не принадлежащих к Западу, судят по уголовным обвинениям в четыре раза чаще, чем коренных голландцев. А безработица среди иммигрантов втрое выше.
Прогрессисты объясняют изоляцию иммигрантов позицией нидерландского общества. Когда приезжали мигранты из Италии и Испании, их приветствовали нидерландские профсоюзы, коммунистическая партия и католическая церковь. Подобной социальной опоры неевропейским мигрантам никто не предложил, и им ничего не оставалось, как держаться вместе. Постоянная дискриминация ограничивала возможности получения работы. Политика Турции и Марокко, не позволявших эмигрантам отказываться от старого гражданства, заставила их сохранять двойное гражданство и таким образом не давала им стать в полной мере нидерландцами. Короче говоря, социально-экономические условия диктуют культурный выбор, а не наоборот. Как сказал 30-летний лидер «Зеленых левых» Джесси Клавер, самый популярный в Нидерландах прогрессист, «дело не в иммигрантах и не в исламе. Все дело в социальных и экономических проблемах. Люди вынуждены платить слишком большие налоги и не могут прожить на оставшиеся деньги».
Возможно, ошибочная политика спровоцировала создание этих внешних условий. В 1990-х годах нидерландские лидеры старались разрешить проблему интеграции через мультикультурализм. Поощрялось сохранение этническими группами своих традиций, обычаев, языка, истории. И резко, с визгом тормозов, остановили эту политику, когда ученые — не только Фортёйн и его последователи — пришли к выводу, что мультикультурализм только обостряет проблему, которую должен был разрешить. В 2000 году исследователь Пауль Схеффер, принадлежащий к Партии труда, написал сильно повлиявшую на нидерландское общество статью под названием «Мультикультурная катастрофа», где доказывал, что прогрессивная политика породила поколение иммигрантов, не говорящих на голландском языке и не чувствующих свою жизнь частью жизни страны. С тех пор правительство в своей политике делает упор на интеграцию и обучение языку. В школе в огромном иммигрантском районе в Южном Роттердаме, которая называется «Школа путешественников», я видел плакаты-напоминания для учеников младших классов, вывешенные на классной доске: «В школе мы говорим по-голландски». То, что такие плакаты необходимы в школе, едва ли не все ученики которой принадлежат ко второму, а то и третьему поколению иммигрантов, поражает.
Разумеется, ничто из этого не подтверждает взгляды Вилдерса, считающего, что проблема в исламе.
В начале этого месяца я пришел на пятничную молитву в мечеть Эссалам в Южном Роттердаме, одну из самых больших в Европе. Считается, что она марокканская, на там я встретил и курда (нидерландского подданного), и косовара, и бангладешца (оба недавно приехали). В этой мечети исповедуют умеренную экуменистическую ветвь ислама. Туда пришел побеседовать с имамом раввин из роттердамской реформистской синагоги Альберт Рингер. Он рассказал мне, что был восхищен, когда на ифтаре — вечерней трапезе во время Рамадана — его представили собравшимся как «нашего раввина». Имам мечети Азедин Карат, тридцатилетний мужчина с тихим голосом, живет в Нидерландах с десяти лет. Когда я сказал ему, что пишу об интеграции, он ответил: «Не имеет смысла говорить об «интеграции». Мы не иммигранты. Мы часть общества. Когда меня спрашивают, откуда я, я говорю: «Я голлландский мусульманин с марокканскими корнями»».
После молитвы возле мечети я разговорился с Дриссом Террхи, 45-летним инженером-химиком, приехавшим с семьей из Марокко в десятилетнем возрасте. Он пришел в мечеть со своим отцом, почтенным старцем в белой молитвенной шапочке, и сыном Сухайлем, который учится в университете на психолога и надеется стать социальным работником. Террхи озадачен тем негодованием, которое вызывают иммигранты. Его друзья — такие же, как он, жители страны во втором-третьем поколении, профессионалы, говорящие по-нидерландски. Так же, как имам, они считают себя нидерландцами. Возможно, предположил он, у сторонников Партии свободы «низкий уровень образования, поэтому они соперничают с иммигрантами из-за рабочих мест и среди них много безработных». Я сказал ему, что это примерно то же самое, что сторонник Вилдерса говорят об иммигрантах. Я спросил Террхи, будет ли он голосовать за «Денк» — новую партию, созданную иммигрантами из Турции, утверждающими, что ее цель — борьба с ксенофобией. «Ни в коем случае, — ответил он. — Это такие же шовинисты, только с обратным знаком».
Не только мир мечети Эссалам доказывает, что яростный антиисламизм Герта Вилдерса основан на лжи. Достаточно взглянуть на мэра Роттердама Ахмеда Абуталеба, верующего мусульманина марокканского происхождения, который несмотря ни на что отстаивает свободу слова и свободу совести, а мусульман, которые выступают против этого, жестко критикует (впрочем, мэров в Нидерландах назначают национальные партии, напрямую их не избирают). Восхищается мэром Абуталебом, вместе с которым он работает над программами подготовки рабочих для ородских сантехнических сетей.
Но это далеко не вся история. Одной из прошлогодних литературных сенсаций стала книга бывшего студента-теолога Мартена Зегерса «Я был одним из них: три года под прикрытием среди мусульман». Зегерс проник в мусульманское сообщество Гааги — одно из самых закрытых в стране, как он мне рассказал. Улица, проходящая через центр города, в самом буквальном смысле отделяет иммигрантов от районов Гааги, населенных коренными голландцами. Зегерс обнаружил, что в этом сообществе быстро набирает популярность салафизм — фундаменталистское направление в исламе, призывающее ориентироваться исключительно на образ жизни пророка Мухаммеда и его непосредственных последователей, — особенно среди молодых иммигрантов из Марокко, которые откровенно отвергают идею интеграции в нидерландское светское общество. За то время, которое он провел внутри вообщества, он был свидетелем трех демонстраций в поддержку «Исламского государства», правда, все три были небольшими. Из примерно трехсот подданных Нидерландов, которые отправились воевать в Сирию, рассказывает Зегерс, девяносто — из этого сообщества. Он пришел к выводу, что прогрессивные взгляды, согласно которым иммигранты-мусульмане интегрируются в нидерландское общество, как только прекратится дискриминация и улучшатся экономические условия, — это «зарывание головы в песок». Зегерс — не поклонник Партии свободы, но но признает, что «Вилдерс коснулся чего-то, что действительно существует».
Я спросил Зегерса, что же, по его мнению, должны делать голландцы. «Мы должны создать национальную идентичность», — ответил он. Но как это сделать, спросил я. В конце концов, национальная идентичность формируется естественным путем. И каким может быть содержание такой идентичности? На что это больше будет похоже — на Черного Пита или на Конституцию Евросоюза? Зегерс признал, что у него нет об этом никакого представления. Но он очень обеспокоен возможностью формирования «религиозно поляризованного общества». Разрушение сложившейся традиции раздельного проживания общин может помочь, сказал он. Но правительство уже пыталось это сделать и не достигло больших успехов.
***
Вилдерс — живое доказательство того, что процветание — еще не гарантия удовлетворенности, и даже того, что удовлетворенность не порождает удовлетворенности.
Если не считать гипнотизирующих выходок Герта Вилдерса, в последние несколько недель национальная политическая кампания мало чем привлекла внимание иностранцев. Дюжина или больше партий спорят о здравоохранении, пенсионных фондах, российской угрозе и других проблемах, о которых в последние годы говорят на всех европейских выборах. В конце концов, Нидерланды, возможно, одна из лучших стран в мире — богатая, мирная, стабильная, живописная, дружелюбная. Недавно авторы отчета ООН пришли к выводу, что нидерландские дети — самые счастливые в мире (причем с большим отрывом от второго места): на первом месте по образованию, материальному благосостоянию и «поведению и рискам» (имеются в виду курение, пьянство, ожирение, подростковая беременность), на пятом по «здоровью и безопасности». Какие бы проблемы ни были у жителей страны, это, по определению, проблемы «первого мира». Конечно, Вилдерс — живое доказательство того, что процветание — еще не гарантия удовлетворенности, и даже того, что удовлетворенность не порождает удовлетворенности.
Но за неделю до моего прибытия в Роттердам нидерландский политический вулкан притих. 22 февраля Вилдерс объявил, что раскрыл «крота» среди сотрудников секретной службы, обеспечивавших его безопасность. Глава секретной службы отстранил от работы офицера, как он сказал, марокканского происхождения, который якобы передавал детали засекреченного распорядка кампании Вилдерса неназванной «преступной организации». Вилдерс немедленно отменил все запланированные мероприятия. Примерно через неделю, когда он возобновил кампанию, его программа состояла почти исключительно из телевизионных и газетных интервью. В свободное от них время Вилдерс сидит в своем охраняемом «замке» в Гааге и пишет в твиттер.
Политический успех Вилдерса особенно примечателен, если учесть его склонность к отчуждению всех своих сторонников, кроме самых твердокаменных. Меус из NRC Handelsblad считает, что при менее саморазрушительной кампании Вилдерс мог бы набрать почти вдвое больше голосов, победить на выборах и, возможно, сформировать правительство (впрочем, другие утверждают, что «более приемлемый» Вилдерс потерял бы голоса тех, кто придерживается принципа «ненавижу всех»). Но недавние опросы показывают, что Партия свободы, еще недавно опережавшая VVD на 12 мест в будущем парламенте, теперь идет с ней вровень. Эксперты рассуждают о том, что поддержку Вилдерса подстегнуло избрание Трампа, но то, как пошли дела у нового президента США, задело за живое голландских избирателей. Тем не менее опросы перед выборами 2016 года в США и перед британским референдумом о Евросоюзе глубоко недооценили потенциал националистов. Вилдерс все еще может получить самое большое количество мест, хотя и не сможет сформировать правительство.
Скорее всего, в Нидерландах будет еще одна право-левая коалиция во главе с премьер-министром Рютте. Это вряд ли положит конец националистической риторике. В предвыборном заявлении, размещенном на правах рекламы в газетах и занявшем целую полосу, Рютте вернулся к резким выражениям, которыми пользовался после демонстрации на мосту Эразма, предупредив иммигрантов: «ведите себя нормально или уезжайте». И на этот раз он говорит как премьер-министр и лидер партии, а не как частное лицо. Это все еще не позиция Вилдерса — тот говорит просто «уезжайте», — но уже очень похоже на Пима Фортёйна. Экстремизм Вилдерса превратил Фортёйна в центриста по меркам новой голландской политики.
Идея, что мужчины и женщины, которые провели в Нидерландах всю свою взрослую жизнь, должны уехать из своей страны, если не позаботятся о том, чтобы соответствовать ее стандартам поведения, вряд ли напомнит кому-то об Эразме Роттердамском. Эразмовский дух толерантности и открытости по-прежнему в самой сердцевине голландской национальной идентичности, но присутствие в стране неевропейских и часто антилиберально настроенных «других» испытывает пределы этого духа и убеждает многих избирателей в том, что терпимость — прямая дорога к культурному самоубийству.
Критики Вилдерса часто говорят, что он указывает на проблемы, но не предлагает решений. Но политика — не самый подходящий инструмент для разрешения проблем культуры и идентичности. В распоряжениях «вести себя нормально» еще меньше политики, чем в «уезжайте». Фактически Рютте и VVD не предлагают депортировать зачинщиков беспорядков, изменить уголовное законодательство, урезать финансирование социальных программ или наводнить улицы полицейскими. Все это лишь на уровне настроения или тона риторики. Иммигранты должны вести себя нормально, а коренные голландские избиратели должны успокоиться и перестать искать чокнутых спасителей. Это дурацкий подход к сложной проблеме.
Впрочем, должен признать, что за все время пребывания в Нидерландах я так и не услышал ни от кого более убедительного решения. «Ведите себя нормально». Может быть, это тот самый лозунг, который нужен нашей эре.