16-летняя девушка из Швеции, которую принято почему-то называть «девочкой», заставила российских интеллектуалов — будем, за неимением лучших, использовать это слово для обозначения совокупности людей, готовых безостановочно делиться своими ценными мыслями по поводу любых событий, происходящих в наблюдаемой вселенной, — забыть даже об импичменте Трампу. Это прямо-таки долг для мыслящего русского человека — обозначить позицию по отношению к Грете, ее крестовому походу против изменения климата и ее выступлению в ООН.
Можно клеймить заскорузлых традиционалистов, которые неспособны оценить величие ее замысла. Можно рассуждать про Пеппи Длинныйчулок, а можно и про Лолиту, можно искрометно шутить по поводу внешних данных Греты. Ставить, не отходя от компьютера, психиатрические диагнозы. Пугать (непонятно, впрочем, кого) «тоталитаризмом с косичками». Вспоминать, вздохнув ностальгически, Саманту Смит, Катю Лычеву и наше то, хорошее время, когда деревья были большими, а эти юные красавицы боролись за правильные вещи. Нельзя только молчать. Видите, и я не молчу.
Почему Грета Тунберг оказалась столь мощным раздражителем для пытающейся думать России? Рискну предложить довольно обидный вариант ответа. Думающие русские люди лет уже триста — не так даже важно, обоснованно или нет, — привыкли ощущать себя в центре актуальной мировой повестки. Пушки русского царя диктуют миру свою волю. К борьбе советских людей за дело мира стремится примкнуть все прогрессивное человечество. Ну и так далее, вплоть до тупика конца восьмидесятых, когда вдруг выяснилось, что мы жители нищей страны с соответствующими проблемами и ржавые ракеты русского царя, конечно, заставляют мир нервничать, но мысли подданных его от этого ценнее для окружающих не делаются. Это неприятное знание. Оно заставляло огорчаться не меньше, чем экономические провалы и «геополитические катастрофы» (ну прикинемся, будто это странное словосочетание хоть что-нибудь да значит).
История новой России — это помимо прочего еще и история про то, как русский интеллектуал пытался догнать Запад. Прочесть все книги, которые сто лет читать было нельзя. Разобраться с проблемами, о которых там спорят. Научиться понимать их язык (и речь здесь, понятно, не только о нормальном преподавании иностранных языков — с этим худо-бедно управились). Казалось одно время даже, что почти получилось. Здешние гуманитарии окопались в тамошних университетах, научились рассуждать про микроисторию и антропологический поворот, а общество, крестясь и отплевываясь, конечно, но все же обживалось в новом мире, где слово «толерантность», оказывается, даже и не ругательство.
История новой России — это помимо прочего еще и история про то, как русский интеллектуал пытался догнать Запад
Ровно до тех пор, пока окрепшее государство, переставшее — спасибо войне в Ираке и подорожавшей нефти — биться о проблемы выживания, не выбрало в качестве идеологической опоры стратегию одичания. Пропустим экономии места ради рассказа о том, как эта новая идеология строилась, — все мы тут жили и своими глазами это все видели — и перейдем сразу к плодам отечественного антипросвещения.
Что за вопросы сегодня у нас на повестке? О чем вынуждены спорить жители России, которым времени на споры все-таки хватает? Что за темы им навязывает государство, которое здесь по традиции в центре любой жизни, интеллектуальной в том числе? Перечисляю только то, что самого задело, в порядке случайном, без попытки ранжировать. Можно ли сомневаться в том, что сговор с Гитлером — это грандиозный успех отечественной дипломатии? Следует ли разорять могилы казненных на старом кладбище, чтобы обелить их палачей? Можно ли сажать невиновного человека в тюрьму? Является ли выход невиновного человека из тюрьмы под подписку о невыезде победой гражданского общества и поводом для всенародного ликования? Не удержусь, отвечу: да, является. Какой штраф за участие в массовой акции уместен для человека, которому полицейские сломали ногу за три часа до акции? Сколько лет полагается за неправильную веру в бога? Можно ли объявить существующих людей несуществующими, если они отдали свои подписи за неправильного кандидата?
Схоласты в средние века спорили — может ли всемогущий Господь сделать бывшее небывшим? За Господа не скажу, а вот московские избиркомы могут, свидетелей чуду не счесть. Священник РПЦ рассказывает, что достаточно просто избить ребенка, чтобы он отучился сквернословить, и его мудрые рассуждения тиражируют государственные информационные агентства. Власти субъекта федерации начинают охоту на ведьм — в самом буквальном смысле слова. Ловят ведьм, заставляют признаться в связях с джиннами и шайтаном, пока не жгут, но к покаянию уже принуждают. Злоключения шамана, который с дальних окраин безразмерной страны идет пешком, чтобы изгнать президента, становятся на несколько дней темой номер один для ведущих СМИ. А куда деваться, если выходит, что президент шамана по-настоящему опасается?
Мы часто смеемся над нашими доморощенными феминистками — и, как правило, по делу. Однако недавно я был на лекции известной феминистки (ах, не спрашивайте, с чего это меня туда занесло). Оратор(ка?) рассказывала о том, что вообще-то женщин бить нельзя. Что они тоже люди и наделены теми же правами. Что у мужчин ни в каких сферах преимуществ быть не должно. Что домашнее насилие — преступление и что не бывает таких изнасилований, в которых виновата жертва. Я сидел и сдерживал зевоту — ну вы бы еще таблицу умножения нам тут зачитали, уважаемая. Но как только перешли к вопросам из зала, пришлось проснуться. Потому что в зале обнаружились (правда, в небольшом количестве, но ведь обнаружились) граждане, готовые оспаривать эти сомнительные тезисы. В России 2019 года утверждение о том, что женщина тоже человек, снова требует доказательств и вызывает полемику.
В России 2019 года утверждение о том, что женщина тоже человек, снова требует доказательств и вызывает полемику
Вот это наша актуальная повестка, и тут совсем не получается иронизировать: эти дикие вопросы определяют настоящее живых людей, ломают судьбы, уничтожают шансы на будущее. А где-то там, у них, появляется девочка с косичками и начинает жаловаться, что злые дяди детство у нее украли. И сам факт ее появления оказывается важнее, чем содержание и даже форма высказываний (хотя к форме легко придраться, и мы своего шанса не упускаем). Раз она на трибуне ООН, значит, мы опять на обочине мира. Наши споры не способны никого заинтересовать, потому что давно кончились — иные в двадцатом веке, а иные так даже и в семнадцатом, на закате долгого средневековья. Поневоле разозлишься и бросишься злобу свою срывать — неважно, на шведской ли школьнице, которая тебя все равно не услышит, или на тех, кому она не нравится. Эти-то вот, рядом, строчат в соцсети свои пасквили. И в общем понятно, что с обочины не выбраться, пока само пространство для формулирования наших диких вопросов существует. Пока государство, остающееся в центре интеллектуальной жизни, может их навязывать. Пока центром жизни остается именно государство, а не человек.
Ну рано защищать вымирающих носорогов в краю, где регулярно пытают людей. Добровольное согласие на игру в дикость стоит дорого, по счетам приходится платить, а скидок пока не предвидится.