«Максимум, чего Путин сможет добиться, — стать младшим партнером Китая». Борис Акунин об истории российского государства

— В России ваши книги попали под запрет, но вы всё-таки смогли выпустить десятый том...

— Помогло, прежде всего, раздражение на тупых идиотов, которые воображают, будто в XXI веке можно взять и разлучить писателя с читателями. Поэтому заново сверстали и проиллюстрировали книгу в рекордные сроки, а кроме того — что было сложнее — с нуля создали систему бумагопечатания. Всё это заняло четыре месяца. Теперь рельсы проложены, задержек не будет. И по этим рельсам поедут не только мои книги.

«Книжный клуб BAbook», который начинался как индивидуальный авторский проект, сейчас сделал авторские полки Дмитрия Быкова, Бориса Гребенщикова, Сергея Гуриева, Андрея Макаревича, Олега Радзинского, Виктора Шендеровича, нескольких дружественных издательств, продает запрещенные произведения Михаила Шишкина, Владимира Сорокина, Дмитрия Глуховского и других замечательных авторов. «BA» расшифровывается как best authors. И это правда.

Российские читатели больше не могут покупать мои книги, но я открыл на сайте раздел «Книга с продолжением», в котором мои новые книги будут публиковаться бесплатно, глава за главой. Так что нет, разлучить нас не получится.

У BAbook феноменально дееспособный руководитель — Павел Истомин. У него отличная команда. Всё ведь начиналось очень камерно — просто авторский сайт с продажей моих электронных книг для русскоязычной диаспоры. А теперь это настоящее издательство, публикующее всё новых и новых авторов, с нормальным книгопечатанием и большими планами. Произошла эта метаморфоза в соответствии с законом сохранения массы. Яко рек Михайло Ломоносов: «Ежели где убудет материи, тако прибавится в другом некоем месте».

Нас с Быковым, Глуховским и Сорокиным убыло в РФ, зато прибавилось в BaBook. То же, видимо, будет и дальше.

— Повлияла ли нынешняя война на содержание вашей «Истории»?

— В послесловии, где подводятся итоги, появилась фраза:

«Геополитическая борьба между США и СССР за зоны влияния, конкуренция экономик и гонка вооружений станут главным сюжетным стержнем истории пятидесятых, шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых годов двадцатого века, а затем, после распада советской “сверхдержавы“, приведут Россию в двадцатые годы нового столетия к попытке реставрации былого величия. История, разворачивающаяся на наших глазах, является логическим продолжением событий вековой давности — ветвью дерева, растущего из 1917 года».

Здесь вершки — там корешки.

— Вашу книгу, по крайней мере официально, не купить в России. Но есть ли отклики на нее?

— Мне всё время пишут читатели. Многие хотят изложить свое видение того или иного исторического события или с чем-то поспорить. Это нормально, на такой эффект я и рассчитывал. Люди мысленно вновь и вновь возвращаются к недавнему прошлому, ищут в нем объяснения и ответы.

— В книге вы упоминаете о вновь воспроизводящейся «ордынской» модели государственности, так как она необходима для удержания под контролем огромной разнообразной территории. Но как воспроизводится этот самый инстинкт «удержания под контролем»? И почему «пластинка заела» на территории Российской империи?

— Это очень прочная и по-своему очень логичная государственная конструкция. Всякая историческая попытка ее изменить неизбежно приводила к кризису — поэтому в конце концов ее и восстанавливали. Последний раз — на наших с вами глазах, после хаоса девяностых.

Но штука в том, что эту систему надо не восстанавливать — ее надо полностью демонтировать. Надо превращать государство в настоящую, а не номинальную федерацию. Или даже конфедерацию. Пока этого не произойдет, песня «У попа была собака» так и будет тянуться до бесконечности.

— Вы пишете про «дерево возможностей» — траекторию развилок, по которой двигается история. Есть ли они в истории постсоветской России?

— Безусловно. Назову два момента: 1994 год, когда стояла дилемма: отпускать Чечню или вводить войска. Как только было принято второе решение, запустился механизм воскрешения империи и неминуемого при этом удушения свобод. И потом в 1999 году было вторично принято решение затеять новую чеченскую войну и сделать преемником «силовика». Поэтому я не разделяю общепринятой либеральной ностальгии по Борису Ельцину. И первое, и второе — его рук дело.

— По вашим словам, в 1917 году у России был выбор между левой и правой диктатурой. Получается, тогда выбрали левый, а сейчас — правый поворот?

— Весь путинский период — не поворот, а постепенное возвращение к исконной государственной модели, в которой не может быть ни федеративности, ни разделения властей, ни свободной прессы, ни независимого суда. Движение назад — в 1985 год. Осталось только вернуть союзные республики. Что, собственно, они и пытаются сделать. Криво, косо, но упорно.

— При этом, можно ли считать путинскую Россию продолжением ленинской?

— Не ленинской точно. Ленин хотел не восстановить империю, а устроить мировую революцию. Путин — продолжение не только брежневской и сталинской, но романовской государственной политики. Опять «православие — самодержавие — народность», опять «Третий Рим», под которым сейчас понимается мировой оплот реакционно-консервативных ценностей.

— Есть мнение, что и Сталин, и Путин — «серые, маленькие люди». Насколько оправдан такой взгляд?

— Мне не кажется, что Сталин и Путин — серые люди. Это очень мне не симпатичные, но, безусловно, одаренные политические деятели. Схожи они своей мегаломанией и той легкостью, с которой они губят людей (хотя Путину до Сталина в этом смысле, конечно, пока еще далеко). Однако есть между ними — как правителями — и одно сущностное различие, о чем я пишу в книге. Сталин был сильный стратег и слабый тактик. То есть большие цели (в том числе преступные) он разрабатывать умел, но часто спотыкался на пути к их достижению, что стоило стране огромных жертв. Путин же довольно ловкий тактик, но стратегические цели, к которым он стремится, саморазрушительны или вовсе недостижимы. Не стать ему ни политическим лидером мирового уровня, ни правителем сверхдержавы. Максимум того, чего он может добиться, — вместо того чтобы быть младшим партнером Запада, станет младшим партнером Китая.

— Насколько важен ЧК-КГБ как самостоятельная сила в истории СССР и сейчас?

— Репрессивный аппарат никогда не был самостоятельной политической силой в России, не является он ею и в наше время. При коммунистах он был инструментом в руках партийной верхушки. Сейчас это свора псов, каждого из которых держит на цепи Путин и всё время их между собою стравливает. Это как раз и есть тактика, которой он отлично владеет. Не исключено, впрочем, что какой-нибудь из этих псов однажды сорвется с цепи и загрызет хозяина.

— Ленин присоединил пытавшуюся обрести независимость Украину к Советской России, а Путин теперь заявляет, что Ленин ее «создал». Можно ли найти истоки нынешней войны в прошлом веке или это дело сугубо путинской эпохи?

— Ленин присоединил не только Украину, а все части империи, до которых смог дотянуться. Но история тут ни при чем. Украинская война — безусловно, личный путинский проект. И путинский просчет.

Диктатор думал, что сможет проглотить Украину, но сломал себе зубы. Потому что его государство совсем не СССР, который был всё-таки, несмотря на отставание по многим параметрам, экономически самодостаточной и технологически автономной державой, настоящей империей. РФ же недоимперия. Без условной силиконовой долины или ее китайского эрзаца она превратится в тыкву.

— Вообще насколько неизбежна для путинизма была нынешняя война? Почему напали именно на Украину?

— Мне кажется, триггером был Майдан. Путину стало страшно, что в России повторится тот же сценарий. И второе — это сидевшее у него в голове представление о том, что мир поделен на «сферы влияния» и что уход Украины в Европу — это нарушение негласных договоренностей с Западом. Смысл путинской войны: «Не тронь! Это мое!»

— Как вы отнеслись к нашумевшей дискуссии после выхода фильма ФБК «Предатели»?

— Расстроился. Тому, что все участники дискуссии — да чего уж там, склоки — так мало заботятся о пользе общего дела. Главный смысл любой политической пропаганды — не рассказывать, как плох твой враг, а демонстрировать, как хорош ты сам. Чтобы люди смотрели и думали: «Ой, хочу идти за этими ребятами, они классные!» Так вот, за всеми этими ребятами и девчатами, с обеих сторон, мало кто захочет пойти. А значит, эффект получился отрицательный.

— После Крыма, Донбасса, а потом начала большой войны вполне понятна обида и злость украинцев по отношению к россиянам вообще. Вы почувствовали это лично на себе?

— Конечно, ожесточение против всего российского коснулось и меня. Какой только раздраженной и гневной чуши украинцы мне не пишут, в чем только не обвиняют. Я на такое не отвечаю. Потому что у людей горе, беда, трагедия. Они кричат от боли. Конечно, много и тех украинцев, кто мне пишет хорошее. И им я отвечаю, стараюсь помогать и поддерживать.

— Не чувствуете ли вы разрыва с Россией? В чем «да» и в чем «нет»?

— С какой Россией? Их как минимум две. Та, которую я люблю, и та, от которой меня тошнит. Первая всегда со мной. Со второй я и так всегда был в разрыве.

— Ваш литературный темп впечатляет, как вам удается так много писать?

— Это такой способ экзистенции, называется саккадо, «Дао писателя». Постигаешь жизнь, конструируя тексты. Пчела жужжит, птица машет крыльями, я пишу. Выходных и отпусков у меня не бывает. Вся моя жизнь и так — сплошной уикенд и отпуск. Когда я устаю от книги, я берусь за другую. Обычно я пишу три параллельно, и переход от жанра к жанру — это мой способ освежиться.

— Чем кончится война?

— Наиболее вероятным сейчас представляется «корейский вариант» — не мир, а временное соглашение о прекращении огня, с демаркационной линией и постоянной опасностью нового вооруженного конфликта. Это будет очень плохо. Для всех

.
Беседовал Олег Пшеничный