Мнения
Трагедия в ИК-19 — захват осужденными в заложники сотрудников и их жестокое убийство, а затем убийство и самих захватчиков — в очередной раз всколыхнуло интерес общества к теме тюрьмы и породило споры: как подобное могло случиться и что к этому привело. Точно такие же вопросы звучали после июньского захвата в заложники сотрудников СИЗО-1 Ростова-на-Дону. Скорее всего, бунты будут продолжаться, и виной тому — целый комплекс причин: невыносимые условия содержания арестантов, дискриминация мусульман, нехватка сотрудников тюрем и их низкий уровень подготовки. Исправить ситуацию можно только полностью демонтировав пенитенциарную систему, напрямую наследующую ГУЛАГу, и создав на ее месте новую, основанную на принципах гуманизма, — считает бывший ведущий аналитик УФСИН по Москве Анна Каретникова.
Нагрузка на органы
На июньский захват в заложники сотрудников СИЗО-1 Ростова-на-Дону ФСИН отреагировала простейшими и наименее затратными действиями. Их целью было успокоить взбудораженное общественное мнение и изобразить видимость хоть какого-то ответа на вызов.
Состоялись показательные отставки несущественных фигур-стрелочников, принудительные стрижка и бритье арестантов-мусульман (что в условиях СИЗО противоречит закону), арестованных по традиции лишили важных по тюремным меркам бытовых благ: телевизоров и холодильников.
Впрочем, очень скоро бытовая техника вернулась в камеры, цены на запрещенные мобильные телефоны стабилизировались, а тюремная жизнь пошла своим чередом. Выводы системой сделаны не были, не были приняты и меры, необходимые для того, чтобы обезопасить хотя бы собственных сотрудников. А безопасность вверенных ей арестантов система не могла и не ставила своей задачей обеспечить никогда.
В ИК-19 был убит заместитель начальника по оперативной работе, в СИЗО-1 в заложниках оказался аж заместитель по оперативной работе начальника УФСИН. По иронии судьбы, именно оперативная служба отвечает во ФСИН за внутреннюю безопасность учреждений. Именно ее сотрудники должны знать всё обо всех осужденных (и, кстати, о других сотрудниках учреждения): кто вынашивает преступные замыслы, кто прячет запрещенный телефон или кто его пронес на территорию ИК, кто о чем разговаривает с товарищами по несчастью.
Очередные трагические события стали новым доказательством того, что эту функцию оперативная служба в текущей ситуации выполнить не может. Тому есть множество причин: и некомплект сотрудников учреждений (директор ФСИН утверждал, что недостаток сотрудников достиг в 2024 году почти 20%), и низкий образовательный уровень выпускников ведомственных академий, и огромное количество отчетности в ущерб работе «на земле».
Недостаток сотрудников в тюрьмах достиг в 2024 году почти 20%
При этом на оперативную службу возлагается всё больше функций, ей не свойственных либо даже вредных. В следственном изоляторе — это помощь следствию в подталкивании «злодея» к признанию своей вины а, возможно, к оговору других людей. Порой проблема следствия решается путем внутрикамерных разработок, а также незаконного и необоснованного ухудшения условий содержания, что само по себе делает оперативников фактически преступниками даже до того, как они познают терпкий вкус вседозволенности и коррупции.
В исправительных колониях перед операми стоит задача раскрытия новых преступлений и новых эпизодов, получение от осужденных явок с повинной, что составляет едва ли не бóльшую часть оперативной работы и соответствующей отчетности.
Дополнительную нагрузку создают война и сопутствующая ей мобилизация арестантов: необходимо отправить на фронт столько народу, сколько требует вышестоящее руководство. К этому осужденных следует мотивировать, и это также ложится на оперативную службу.
Особый контроль должен быть установлен и за украинскими военнопленными, которые, вопреки положениям Международного права, содержатся, к примеру, в СИЗО-1 Ростова. Разумеется, это — тоже оперативное направление работы. Как и фабрикация новых уголовных дел об оправдании терроризма против уже отбывающих срока политических заключенных: математика Азата Мифтахова, муниципального депутата Алексея Горинова, блогера Владислава Синицы.
В таких обстоятельствах на то, чтобы узнать, «чем дышит» тот или иной арестант, остается недостаточно сил и времени. А проморгать того, кто может стать источником проблем, — недопустимо. И облегчить эту задачу должен был бы профилактический учет.
Профанация профилактики
Профучет — не дополнительное наказание, по крайней мере не должен бы быть таковым. Постановка на конкретный вид учета арестанта, склонного к употреблению наркотиков, к побегу, к суициду, к распространению террористических и экстремистских идей, — нужна именно для выделения из общей арестантской массы тех, кто нуждается в особом контроле. В наблюдении наркологов и психологов (если таковые найдутся в колонии), в частом контроле местонахождения (если речь идет о склонном к побегу), в иных профилактических мерах, предусмотренных 72-й Инструкцией Минюста о профилактической работе. Из ее положений следует, что арестанты ставятся на учет на основании оперативной информации о том, что они вынашивают какие-то опасные замыслы. Однако на практике вся процедура выродилась в то, что называют учетом «постатейным».
Иными словами, арестант, обвиняемый в хранении наркотиков, автоматически, еще до вынесения ему приговора, признается «склонным к употреблению наркотиков», находившийся в розыске — «склонным к побегу», а самый опасный казус произошел именно с «террористическими» и «экстремистскими» статьями.
На этот учет изначально ставились осужденные за реальные попытки совершения террористических актов, некоторые — признающие свою принадлежность к ИГИЛ. Но в последние годы к ним добавились гражданские активисты, политики, поэты, режиссеры, блогеры, которым вменяются соответствующие статьи.
К осужденным за реальные попытки терактов добавились гражданские активисты, политики, поэты, режиссеры, блогеры
Разумная, казалось бы, мера, превратилась в обременение, добавив лишний груз отчетности. И она же стала служить очень скверную службу сотрудникам, размыв и девальвировав степень возможной угрозы, исходящей от того или иного арестанта.
«Тут у меня террористические», — скажет сотрудник, перелистывая толстенную папку, в которой будут соседствовать и возможный боевик ИГИЛ, и безвредный блогер, написавший что-то резкое во «ВКонтакте». При этом более опасным из них сотрудник будет считать не того, кто может прятать в носке нож, а того, за кого могут сильней «настучать по голове» из Управления: эта угроза ощущается всегда как более реальная.
«Особый контроль» утратил свой изначальный смысл: контроль не может быть особым, если он становится рутиной. Он не может быть даже и контролем, если в поле зрения требуется держать больше арестантов, чем это возможно физически.
Об этом, комментируя трагедию в ИК-19, пишет политик Илья Яшин, длительное время проведший в СИЗО и колонии и сам стоявший на профилактическом учете:
«На практике списки профучета в колониях включают тысячи людей, которых признали ”склонными к терроризму и экстремизму” из-за лайков и комментариев в соцсетях, перевода тысячи рублей ”нежелательной организации” или за участие в мирных акциях протеста. В списках оказывается множество абсолютно мирных людей, а на реальных головорезов зачастую просто не обращают внимания».
Примерно такое же распыление внимания, утрата изначального смысла произошли и с контролем за «запрещенными предметами», «запретами».
Правилами внутреннего распорядка, приложениями к Приказу Минюста 110 к «запретам» отнесены оружие, спиртное, наркотики, мобильные телефоны. Запрещенные предметы сотрудники должны отобрать, их владельцев — подвергнуть взысканию.
РИА «Новости»
Однако к этой же категории запрещенного в СИЗО относится огромный перечень как нужного арестантам, так и безопасного: пластиковые разделочные доски и терки для овощей, цветные ручки, копировальная бумага, часы, чайники мощностью больше 0,6 кВт… При проведении обысков всё это без исключения должно быть изъято. И сотрудник перестает различать эти предметы по степени угрозы, все они — «запреты», глаз замыливается, ведь с этой точки зрения часы или зажигалка ничем не отличаются от ножа.
При этом риск совершения опасных преступлений в неволе не исчез. Случаются и убийства, и побеги, и вымогательство. Есть и вербовка, есть и мобильные телефоны, с которых можно войти на запрещенные сайты и изучить их содержимое, а затем — обсудить увиденное с сокамерниками.
Мусульманский вопрос
Отдельная и сложная проблема — содержание в неволе мусульман. И в отношении этой части тюремного населения никакой просчитанной и взвешенной политики у ФСИН нет. Как на качелях, службу бросает из крайности в крайность. Отобрать Кораны! Прекращать намаз при входе проверки! Пусть едят свинину, как остальные, мало ли, какая у них религия! Не сметь кричать в окно и созывать на молитву! Сбрить бороды — режим один на всех!
Нарушителей помещают в карцер или ШИЗО. Не секрет, что помещения для водворения провинившихся часто бывают заполнены мусульманами более чем на три четверти, самые строптивые из них становятся заклятыми врагами администраций и могут месяцами не вылезать из ШИЗО.
Карцеры или ШИЗО часто бывают заполнены мусульманами более чем на три четверти
Но в то же время сплоченные и уверенные в себе мусульмане часто добиваются авторитета не только в тюремной иерархии, где становятся и смотрящими, и положенцами, — к таким «бородачам» и сами сотрудники относятся с определенным пиететом и даже с опаской, иногда заискивая перед ними.
А уж если мусульманские общины (камеры и отряды) еще и хорошо финансово обеспечены, пиетет сотрудников, включая и руководство учреждения, может возрасти до опасного уровня.
Разумеется, дискриминация мусульман имеет место, хотя на словах декларируется равенство религий. Однако если арестант принимает в неволе крещение, — это для УФСИН позитивное событие, достойное отображения на сайте ведомства. Если же арестант переходит в ислам, — это повод для его постановки на профилактический учет как склонного к распространению и изучению экстремистской идеологии. Это делается негласно, повод можно найти всегда.
Тем не менее, случаи принятия ислама арестантами не редкость. Эта религия хорошо ложится на тюремную почву, она вненациональна, она подразумевает солидарность и взаимовыручку, а зачастую — и защиту новыми единоверцами от прессинга криминалитета или администрации.
Радикальный исламизм, о приверженности которому заявляли захватчики заложников и в СИЗО-1, и в ИК-19, получает в неволе такую мощную подпитку, как ярость, негодование, злоба, безнадежность, ненависть, желание мстить: система не направлена на исправление арестантов, она не направлена даже на их сколь-нибудь сносное содержание. Она поражает иногда звериной жестокостью, но практически всегда — безразличием, равнодушием, несправедливостью, лицемерием, ложью и коварством.
Причем все эти черты зачастую проявляют и коммуницирующие с арестантами сотрудники, и так называемая «темная сторона силы» — воровское братство. Оказавшийся (и быть может — несправедливо!) в этих условиях и не сумевший к ним приспособиться человек может быть сломлен, он может перестать ценить жизнь, мечтая лишь об избавлении.
И в этой ситуации лозунги ИГИЛ о борьбе с неверными окажутся для него соответствующими его собственному состоянию и неодолимо притягательными. Более того, для утоления жажды мести и освобождения достаточно может оказаться лишь соответствующего антуража, даже без формальной присяги в интернете.
Примерно такой путь проделал, судя по информации правозащитников, один из выживших после штурма ростовского СИЗО-1 захватчиков заложников, Даниил Камнев. Этнический русский, впервые он оказался за решеткой в 17 лет, в неволе принял ислам. Освободившись через семь лет, на воле он пробыл недолго: вскоре силовики обвинили его в принадлежности к экстремистской организации и подготовке теракта, что сам он категорически отрицал. Он был подвергнут жестоким пыткам. 16 июня 2024 года Даниил (исламское имя — Хамза) оказался одним из шестерых человек, атаковавших сотрудников СИЗО-1 под черными знаменами Исламского государства.
Тем не менее, свести всю ИГИЛ-составляющую к тяжелым и унизительным условиям существования в пенитенциарных учреждениях тоже было бы неправильно. Эти условия, безусловно, создают питательную среду для подобных трагедий, но не из тюрьмы ворвались в ТЦ «Крокус Сити Холл» убийцы десятков людей. И не в местах лишения свободы, не под их влиянием вызревал план действий у вполне благополучных мужчин, атаковавших Махачкалу и Дербент в июне 2024 года.
И если присмотреться, в своем отношении к угрозе радикального исламизма пенитенциарная система копирует поведение российских властей и спецслужб: она решительно закрывает глаза на эту угрозу. И сами нападающие, и раздосадованная ИГИЛ настаивают: это мы! Мы стреляли! Мы резали! Мы взорвали! Мы еще будем! Почему не обращаете внимания?! Однако власти РФ будто затыкают уши, предпочитая выискивать украинский и западный след в повторяющихся трагедиях.
Вместо работы на опережение против совершенно не скрывающей себя угрозы ФСБ и СК продолжают бесперебойным конвейером поставлять в тюрьму оппозиционно настроенных подростков и якобы сочувствующих Украине старушек, а учреждения ФСИН — брать их под особый контроль, поскольку все эти службы являются частями одной и той же нерациональной системы, основанной на политике плановой отчетности, и к тому же — в принципе людьми не дорожащей.
Вместо работы против совершенно не скрывающей себя угрозы ФСБ и СК продолжают поставлять в тюрьму подростков и старушек
Нельзя не упомянуть о запараллеливании некоторых деталей разных трагедий: например, одному из раненых сотрудников ИК-19 нападавшие пытались отрезать ухо. Это, разумеется, заставляет вспомнить о другом ухе — отрезанном силовиком непосредственно после задержания террориста из «Крокуса».
Точно так же бескровный захват сотрудников СИЗО-1, после которого штурмующие рапортовали о «ликвидации» всех осужденных, можно рассматривать как своеобразную прелюдию к кровавой драме в ИК-19, где нападавшие начали сразу с убийств сотрудников, возможно, рассудив, что финал в любом случае будет одинаков. Градус насилия повышается с каждым следующим витком спирали, поскольку жестокость порождает не только и не столько страх, сколько стремление напугать сильнее. Я опасаюсь того, что оставшиеся в живых осужденные ИК-19 в полной мере испытают на себе гнев и месть сотрудников системы за случившееся в колонии убийство их сослуживцев.
А пока насилие порождает новое насилие, нет оснований полагать, что трагедии не повторятся. Жестокое видео с ранеными и убитыми сотрудниками УИС, думаю, уже облетело СИЗО и колонии — тюремный телеграф работает днем и ночью. И для какого-то арестанта, бесправного и загнанного в угол, оно однажды станет рецептом, как поступить, образцом для подражания, путем к избавлению от страданий. Не исключаю, что именно под влиянием видеозаписи событий в СИЗО-1 созрело решение о захвате в заложники и убийстве сотрудников у осужденных из ИК-19.
И сегодняшней исправительной системе в целом нечего этому противопоставить. Она инертна, она не способна меняться, в ней наказуема инициатива, она не умеет видеть причинно-следственные связи, и даже если бы она захотела измениться ради своей собственной безопасности, — она подчинена режиму, она подконтрольна ФСБ, она зависима от следствия, ей не оставлено пространства для маневра. Она может только страдать и причинять страдания другим.
В такой ситуации на волне эмоций я бы с крайней осторожностью вносила предложения о том, что нужно потребовать сделать немедленно: власти довольно изощренно учат нас бояться собственных желаний, умело выворачивая их наизнанку. Наказать за коррупцию или безалаберность сотрудников? Легко. Пусть на их место встанут жестокие садисты. Создать неимоверно строгие условия для террористов, «особые лагеря»? Конечно! Но вот только захватчики заложников в ИК-19 были осуждены не по террористическим статьям, зато по статьям этой категории осуждены многие политзаключенные. Так пусть они в эти лагеря и отправятся! Обезопасить сотрудников? Легко — пусть ходят по режимной территории и стреляют во всё движущееся. А если оружие отберут и используют против них — сами виноваты, разгильдяи. Обратить дополнительное внимание на мусульман? Да, давайте отберем у них всё, что еще осталось! Искоренить коррупцию? Во-первых, ее невозможно изменить ни посадками, ни повышением зарплат: по коррупционным стандартам работает практически всё российское государство. А во-вторых, от искоренения коррупции первыми пострадают именно арестанты и первыми же станут просить вернуть коррупцию обратно.
Закон предоставляет им так ничтожно мало самого насущного и необходимого, что коррупция, как ни дико это звучит, делает их беспросветную жизнь чуть более похожей на человеческую. За две пачки сигарет вся камера может сходить в баню не один, а два раза в неделю. За пачку — выйти на прогулку не в худший прогулочный дворик, а в просторный, с турником. Можно «затянуть» запрещенный мобильный телефон и услышать голоса родных, если следователь соглашается дать разрешение на легальные звонки лишь в обмен на признание вины. Впрочем, можно зайти с этого же телефона на сайт запрещенного ИГИЛ. А еще можно попробовать найти, смастерить или купить знамя и нож.
Коррупция делает беспросветную жизнь заключенных чуть более похожей на человеческую
Поэтому снова соглашусь с Ильей Яшиным в том, что частично реформировать уголовно-исполнительную систему, прямо наследующую ГУЛАГу, нельзя. Ее можно только полностью демонтировать и на ее месте создать новую — разумную и служащую гуманистическим целям. Только тогда она станет и защищенной, и безопасной, как и вся страна, если и ей суждено аналогичным образом измениться.