Мнения
Мини-сериал «Голливуд» посвящен личной и профессиональной жизни частично выдуманных голливудских звезд 1940-х годов. Многие российские зрители разочарованы: они ожидали сказку, а увидели там «грязь». Почему нам все сложнее распознавать иронию и гротеск?.. Сказывается растущий культурный разрыв между Россией и Западом: за последние 20 лет российский зритель растерял навыки самоиронии и ко всему относится со звериной серьезностью. В преддверии международного дня борьбы с гомофобией, который отмечается 17 мая, сериал посмотрел Андрей Архангельский.
Мини-сериал «Голливуд» рассчитан прежде всего на американскую аудиторию и, несмотря на кажущуюся простоту, не так уж прост — он работает на разных уровнях, в том числе на бессознательном. Он разбирается с массовыми американскими мифами, в первую очередь — о «потерянном рае», каким для многих американцев сегодня представляется эпоха второй половины 1940-х и 1950-х годов. Это не просто время рассвета голливудского жанра пеплум или время расцвета института кинозвезд — но шире, эпоха, когда на экране и в жизни торжествовали «традиционные ценности», как у нас любят говорить. Поэтому эпоха до сих пор привлекательна для массового сознания: в силу ее герметичности, цельности, буквально кинематографичности, а также ввиду отсутствия видимых экзистенциальных противоречий. Но лишь для части американского общества: темнокожее население, а также многие другие меньшинства по умолчанию оказывались за пределами этого «рая» или же могли располагаться лишь на его периферии, греясь в случайных отсветах чужого счастья. В этом смысле восхищение «старыми добрыми временами», в том числе и кинематографом того времени, — вещь не такая уж и невинная, как кажется.
Вероятно, это не самое удачное сравнение, но Голливуд 1940–50-х сегодня для части американцев — это примерно как СССР для наших ностальгирующих по советскому времени. Именно времена Трумэна-Эйзенхауэра — идеал существования для значительной части американцев, в первую очередь для сегодняшнего электората Трампа. Впрочем, достаточно подставить на место Эйзенхауэра, например, Сталина (то, что исторически времена их правления не совпадают, не имеет значения), чтобы получить универсальную популистскую формулу: «раньше было лучше, проще, порядка было больше, давайте вернем все назад!». Нам все это, конечно, ужасно знакомо. Ностальгия по власти отца, твердой руке, по торжеству «простых правил жизни» и прежде всего — права сильного (Might is right). Конечно, нужно делать поправку на то, что Америка демократическая страна; и Трумэн, и Эйзенхауэр предпринимали попытки расовой десегрегации, но они были, как сказали бы сегодня, половинчатыми и происходили лишь под давлением общества (так, 5 декабря 1955 года в городе Монтгомери, штат Алабама, начался «бойкот сегрегированных автобусов» руководил которым 27-летний пастор баптистской церкви Мартин Лютер Кинг).
Конечно, это время не может считаться сегодня идеалом с точки зрения соблюдения прав человека; но сказка, которую создал Голливуд в 1940–50-х, до сих пор способна заслонять реальность. И именно на разрушение этой сказки прошлого — или, точнее, «сказочки» — и направлен прежде всего сериал. Одни, в том числе и среди российской аудитории, упрекают сериал в «нереалистичности», другие, наоборот, — за недостаточную «сказочность». «Мне обещали сказку, где же она!» — возмущается Ольга Рязанова, дочь великого режиссера, в своем Facebook. Но на самом деле такова и была задача авторов сериала: избежать некритического восхищения прошлым. «Нереалистичность», а точнее сказать, «альтернативная история Голливуда» — это уже целый отдельный жанр последних лет, который направлен именно на борьбу со сказочным сознанием. Два важных предшественника «Голливуда» — фильм братьев Коэнов «Да здравствует Цезарь!» (2016) и, конечно же, недавний фильм Тарантино «Однажды в Голливуде» (2019). Авторы намеренно жонглируют реальными (маккартизм в 1940-е, убийство Шэрон Тейт членами секты «Семья Мэнсона» в 1969 году) и выдуманными событиями и героями. Это создает трение контекстов, которое и должно вызвать искомую искру, которая, в свою очередь, способна порождать новую рефлексию.
Достигается эта искра и за счет намеренного утрирования, шаржирования, клиширования. Например, якобы «обилие гомосексуальных сцен» в сериале (которые на самом деле невинны и имеют ярко выраженный комический характер) призваны буквально провоцировать поклонников «старого порядка», которыми уже само наличие «иносексуальности» воспринимается как покушение на «великое прошлое». «Голливуд» предлагает эти сцены в качестве как бы «таблеточки от бешенства», которая возвращает зрителей в реальность: тех, кто до сих пор пребывает в иллюзии, что существует какие-то «правильные» и «неправильные» страсти. Что существует какая-то «норма», согласно которой существует «допустимое» и «недопустимое» количество таких сцен в сериале. Собственно, ровно такое же представление о «правильном» и «допустимом» полвека назад царило и в отношении расовых различий. Победа интернациональной команды актеров, режиссеров и сценаристов над традиционными нравами Америки 1940-х — также сюжет намеренно утрированный и заведомо фантастический: в реальности подобное могло случиться только спустя 20–30 лет после описываемых событий.
Зачем авторам такая явная, намеренная деконструкция прошлого? Слово «зачем» предполагает чью-то выгоду, цель. Правильнее, конечно, было бы написать: почему они (авторы «Голливуда») так поступают. Дело тут скорее в разнице менталитетов, нашего и американского («менталитета не существует», учит нас политолог Екатерина Шульман, и автор с ней согласен, просто более подходящего слова нет). Назовем это более громоздко — «национальной привычкой в обращении с большими нарративами»: дело в том, что в Америке совершенно иначе строят отношения, например, с прошлым и ностальгией по нему. Американское кино буквально смеясь расстается со своим прошлым, часто используя его как подсобный материал (вспомним того же Тарантино). Как фон для шутера, если угодно. Американцы совершенно не щадят свое прошлое, подвергая его беспощадному и жестокому анализу, они даже готовы его «отменить» — в игровой манере: они не боятся прошлого, — потому что настоящее и будущее им дороже. В каком-то смысле это защитная реакция общества от соблазна впасть в детство или в старческий маразм. Особенность современное кино в том, что оно «лечит» от голливудских иллюзий с помощью голливудских же приемов. В «Голливуде» применяется весьма тонкая постмодернистская штука — здесь у нас по сути «насмешка над комедией», «смех над китчем». Вероятно, это можно назвать методом — по аналогии с рецептом героя Булгакова — «лечить подобное подобным». В пространство «фабрики грез» вживляется еще более клишированная, намеренно утрированная сказка, как бы еще более слащавая, сусальная и даже туповатая: в результате этого достигается комический эффект, который у нас со звериной серьезностью принимают за чистую монету и ворчат свое «все было не так».
В пространство «фабрики грез» вживляется еще более клишированная, намеренно утрированная сказка
«Голливуд» — это еще и размышление о производстве «звезд» в Америке, и легко тут увидеть параллель с актуальным политическим популизмом, поскольку природа явления одна и та же: и тут, и там опыт, мастерство и талант не являются решающими факторами при выборе «любимца публики» — важно лишь, «любит или не любит» актера кинокамера. В результате «институт звезд» сегодня — антипод свободной конкуренции, это возможность манипулировать общественным мнением вне конкурентной среды, избегая открытого обсуждения, по сути — подмена демократии. Сегодня этот институт звезд угрожает и политической конкуренции, когда на все упреки вам отвечают примерно «зато его народ любит». И вот «Голливуд» нам демонстрирует классические времена этого института, когда он становится фактом широкого общественного сознания.
Наконец, история с «Голливудом» помогает нам увидеть, словно в зеркале, не Америку, опять же, а самих себя. Глядя на то, как безжалостно американцы расправляются со своим прошлым в кино, мы неизбежно понимаем совсем другое. А именно: мы сами прочно застряли сегодня в прошлом, как никогда еще, вероятно, за всю историю России. У нас все «лучшее» давно уже, прочно в прошлом, и каждая попытка эту картинку хотя бы уточнить (как с невинным сериалом «Зулейха открывает глаза», например) вызывает в ответ мощное, искреннее народное движение под названием «руки прочь». Прочь от чего? Вообще от всего. Прошлое у нас стало благодаря государственной пропаганде самоценностью, абсолютом, невиданным в истории. Прошлое у нас уже без различий, без оттенков по оси «добро\зло» целиком водружено на постамент. Мы его храним ради самого хранения и видим в этом свою историческую миссию. «Нельзя трогать прошлое» просто потому, что нельзя, потому что оно — прошлое; вот до чего дошло поклонение. Это превратилось в какое-то прошлобесие. На этом фоне уже и наше настоящее стало заложником «истории».
Лозунг «нельзя трогать прошлое» превратился уже в какое-то прошлобесие
Почему между тем важно уметь смеяться, в том числе и над собственным прошлым, даже трагическим?.. Чем так важна эта способность нации к самоиронии? Тем, что этот ракурс дает уникальную возможность увидеть самих себя со стороны — объективно, нейтрально. А это единственная возможность ощутить себя настоящими, а не сколками прошлого. У нас не просто нет такого кино, как «Голливуд», у нас нет даже подобной культуры отстранения. Была в 2018 году попытка показать комедию Армандо Ианнуччи «Смерть Сталина». Была попытка режиссера Алексея Красовского снять комедию «Праздник», действие которой происходит в номенклатурной семье во время блокады Ленинграда. Обе попытки закончились плачевно, оба фильма так и не дошли до широкого экрана и зрителя. «Нельзя смеяться на собой» — это у нас главное табу; но при этом над другими — «какие они дураки!»— можно. «Голливуд» показывает нам, что смеяться над самими собой можно, и это совсем не страшно; нас же от такого обращения даже с чужим прошлым пробирает мысленная дрожь. С этим и связано неприятие сериала — хочется, конечно, написать «ханжеское». Хотя на самом деле это смешной и местами актуальный сериал. И поучительный, если, конечно, смотреть на него без очков полувековой давности.