Душняк. Советский диссидент Александр Подрабинек об издевательствах над Навальным

«Меня убить хотели эти суки,

Но я принес с рабочего двора

Два новых навостренных топора.

По всем законам лагерной науки

Пришел, врубил и сел на дровосек…»

Тот, кто прочитает до конца это стихотворение замечательного поэта Юрия Домбровского, поймет, в какой ситуации оказался сегодня в уголовном лагере Алексей Навальный. Правда, он выбрал другой путь решения проблем, но это характеризует больше его самого, чем систему. Да, увы, тюремно-лагерная система не меняется уже многие десятилетия.

Фильм, показанный «Дождем», наверное, шокирует всякого, кто не знаком с тюремным миром. Те же, кто хоть немного хлебнул тюремной баланды в уголовном мире, поймут все с полуслова. Использование «опущенных» и «подментованных» заключенных, чтобы сломать непокорных зэков — один из любимых приемов тюремно-лагерной администрации.

В конце сороковых-начале пятидесятых годов прошлого века по всему ГУЛАГу шла война «воров» и «сук» — инспирированное государством противостояние между лагерными активистами и воровским законом. Их специально перемешивали в одних зонах, в одних бараках, часто в неравных пропорциях, чтобы избавиться от одних или озлобить других. Та война на гулаговских просторах давно отгремела, но позиционные бои продолжаются по сей день. «Черных» зон, то есть тех, в которых зэки придерживаются традиционных арестантских правил, говорят, осталось совсем мало. Большинство колоний «красные» — там заправляет лагерный актив, исполняющий указания администрации. Часто это преступные указания, а «ссученные» зэки нужны для того, чтобы надзорсостав не был прямо замешан в преступлениях. Именно такова колония № 2 в Покрове, где сидит сейчас Алексей Навальный.

При том, что система издевательств над заключенными стара как мир, положение Навального в некотором смысле исключительно. Его не «прессуют» — не бьют, не насилуют, не пытают, не стараются убить, но изощренно создают «душняк» — невыносимую для психологического состояния атмосферу. Видимо, таково указание сверху: не трогать, но извести.

Зачем это делается? Сказать наверняка трудно. Скорее всего, ради простого садистского желания сделать его жизнь невыносимой и, возможно, довести до самоубийства. Думаю, люди, отдающие приказания в отношении Навального, получают большое удовольствие от сознания, что объект их внимания живет мучительной жизнью. Им это нравится. Никаких других целей нет.

Некоторые полагают, что Навального провоцируют на силовой ответ. Это якобы станет поводом для нового уголовного дела и нового срока. Думаю, это ерунда — поводов для нового дела в лагере десятки, и они всегда под рукой у лагерного «кума». Раскрутить любого зэка на новый срок — плевое дело. Система отработана. Нет, над Навальным издеваются не ради результата, а ради процесса. Именно поэтому его не изолируют от остальных заключенных в ЕПКТ (единое помещение камерного типа) или в штрафном изоляторе. Он нужен им в легком доступе для прислуживающих администрации лагерных мерзавцев.

Честно говоря, я поражаюсь его выдержке. Алексей — человек спокойный, ироничный, уравновешенный, по темпераменту скорее флегматик, но выдержать окружение, которое для него подобрали в специально созданном отряде лагерных подонков…

В уголовной зоне, где я когда-то сидел, тоже был такой отряд — обиженные, опущенные, должники, хозобслуга, лагерные активисты. Наша зона еще не была «красной», но и «черной» ее тоже нельзя было назвать. Ее ломали. Иногда кого-то из стойких зэков пытались перевести в отряд активистов. Обычно это заканчивалось либо прямым неподчинением распоряжению о переводе и водворением в штрафной изолятор, либо кровавой дракой с активистами с использованием всего, что было под рукой или припрятано в сапоге. Однажды мне тоже пригрозили переводом в этот отряд. Я «по секрету» попросил приставленного ко мне персонального стукача достать для меня заточку (остро заточенный электрод для сварочных работ), после этого они от идеи перевода отказались. У них не было в отношении меня санкции КГБ на кровавый исход «воспитательных мероприятий».

Я пробыл на общей зоне всего несколько месяцев, а потом меня посадили во внутрилагерную тюрьму (ПКТ), и почти весь свой срок я просидел в одиночке. Однажды ко мне в камеру подсадили известного лагерного стукача из того самого отряда. Я не знал, хотят ли они устроить какую-нибудь провокацию или просто собрать материал на новый срок за антисоветские разговоры, но я понимал, что сидеть с ним вместе нельзя. Я велел ему убираться из моей камеры и пригрозил крупными неприятностями нынешней же ночью, а зэки из других камер меня дружно поддержали. На вечерней проверке стукач выскочил из камеры и категорически отказался в нее возвращаться. Лагерная администрация, конечно, со мной поквиталась за это, но я ни о чем не сожалел.

Как вести себя в подобных ситуациях — вопрос личного выбора. Навязчивых советов в таких случаях давать не принято, тем более с воли. Похоже, Алексей Навальный принял пари: доведут его менты до физического ответа на издевательства или его хладнокровия хватит, чтобы все это вынести. Пока он выигрывает. По правде говоря, если бы он отправил какого-нибудь близлежащего козла в нокаут, это было бы по-человечески понятно и по-зэковски справедливо. Однако у каждого зэка свой путь.

Навальный был вполне подготовлен к заключению. Он знал о российской тюрьме достаточно много и от своего брата Олега, и из богатой отечественной литературы на эту тему. Ему выпала не самая тяжелая тюремная судьба, он сам это понимает. «Ну русская тюрьма, да. Мне-то еще гораздо легче остальных. Действительно, тут главное на провокации не поддаваться. Так что за меня не беспокойтесь, разберусь со всем сам», – пишет Навальный из лагеря.

В какой-то мере своей известностью он сейчас застрахован от самых жестоких пыток, побоев и убийства. В этом смысле он защищен гораздо лучше остальных заключенных. Но надежность этой защиты не стоит преувеличивать. Политическая ситуация может измениться таким образом, что Кремлю станет совершенно наплевать на свой международный имидж. Возможно, российскому руководству даже захочется лишний раз доказать всему миру свое суверенное право на произвол. Примерно так, как это было с убийством Бориса Немцова у стен Кремля. А возможно, у личного мстителя Навальному произойдут такие ментальные изменения, которые побудят его принять драматические и непоправимые решения. В сегодняшней России все возможно.

Попытки лагерной администрации испортить Навальному репутацию в уголовном мире вряд ли к чему-то приведут. Фильмы с намеком на его нетрадиционную сексуальную ориентацию, распускаемые оперчастью гнусные слухи про него, подставы и провокации ничего не изменят — серьезные уголовники, да и весь арестантский мир прекрасно понимают, откуда дует ветер и чего стоит вся эта дешевая возня фсиновских пропагандистов. Он может не опасаться ни дальних этапов, ни общих пересылок, ни новых зон, ни жестких нравов уголовного мира. С этой стороны ему ничего не грозит. Но опасность расправы руками «ссученных» зэков по приказу администрации останется с ним до конца срока. Это надо учитывать и ему, и его защитникам на воле. Поэтому так важно внимание общественности к его положению. Особенно международной общественности.

В годы моего тюремного заключения такое внимание было тоже важным фактором сдерживания лагерного произвола, хотя Советский Союз зависел от внешнего мира гораздо меньше, чем нынешняя Россия. Приходящие из-за границы в лагерь или ГУИТУ (предтеча ФСИН) письма с озабоченностью моим положением вызывали у ментов, конечно, не страх расплаты, но некоторые опасения из-за возможных последствий. За любым скандалом могли последовать неприятные проверки вышестоящими инстанциями или прокуратурой, которые, разумеется, всегда признают правильными действия лагерной администрации в отношении меня, но попутно выявят много такого, чего лагерное начальство хотело бы скрыть и от начальства, и от конкурирующих правоохранительных служб. Не думаю, что сейчас ситуация кардинальным образом изменилась.

Общественное внимание к судьбе политзаключенного — единственное, что может хоть как-то его защитить, сделать его пребывание в лагере более или менее сносным. Конечно, это действует не всегда, но других инструментов нет. И, к сожалению, это почти не действует на решение властей продлить срок заключения.

Алексей Навальный может проявлять чудеса выдержки и безукоризненно соблюдать правила внутреннего распорядка, но если Владимир Путин решит его не выпускать, то все остальное — вопрос техники. Раздуть уголовное дело на пустом месте или предъявить новые обвинения по старым делам и на воле не представляет для властей особого труда, а в лагере — тем более. Так было сплошь и рядом с политзаключенными советского времени, так остается и по сию пору.