«При громких звуках падает на пол и закрывает голову руками» — как дети в Украине переживают войну

Восприятие войны: «Раньше дети мечтали о золотой рыбке, о море, а сейчас — о том, чтобы Путин умер»

Военный фотокорреспондент Георгий Иванченко с самого начала полномасштабного вторжения в Украину документирует происходящее в горячих точках. Он рассказывает об увиденном совершенно спокойно, но когда речь заходит о детях, голос меняется: «Думаю, из этой войны они выйдут либо дезориентированными и психически истощенными, либо очень сильными».

«В Бахмуте я часто просил детей нарисовать на листочке их будущий дом. И один мальчик, Стас, нарисовал многоэтажный дом с округлыми волнистыми окнами. Я спросил у него, что это значит, а он просто сказал, что это разбитые окна. Еще на его рисунке была странная труба — оказалось, что это буржуйка топится».

Во время нашего разговора с Георгием Иванченко слышен вой воздушной тревоги, но он продолжает говорить как ни в чем не бывало, методично сворачивая самокрутку.

«В Изюме дети рассказывали, что взбирались на холм и смотрели, как обстреливают город, словно на экране телевизора. Мы в детстве собирали карточки Человека-паука и наклейки, а тут дети наблюдают за обстрелами, подбирают разбросанные шевроны, обмениваются ими и строят свои „блокпосты“. Один такой я проезжал в десяти километрах от Соледара. Там стояли дети с деревянными автоматами, палками и флагами. Это были брат с сестрой. Оказалось, что они выходят туда каждое утро с листочками, на которых нарисован флаг Украины. Внутри — молитвы и стихи, написанные рукой их матери. Они отдают их воинам, которые возле них останавливаются. Один из таких листочков есть и у меня. Когда я первый раз открыл его и прочитал, то расплакался».

Семейный психолог Евгения Савченко объясняет, что арт-терапия помогает справиться с переживанием:

«Дети через рисунки передают свои страхи. Мы всегда стараемся уделять время для этого — даже придумываем собственные ритуалы, например, дети верят, что, если они сожгут рисунок, то бояться будет уже больше нечего».

И хотя, перерождаясь в яркую картинку, страх уходит, а воспоминание об увиденном становится менее реальным, происходящее вокруг не начинает казаться ребенку чем-то фантастическим — дети, даже маленькие, умеют отличать сказку от действительности.

По мнению Савченко, дети хоть и понимают что происходит, не могут самостоятельно осмыслить почему, и тут главное — не взращивать в ребенке агрессию, которую дети часто перенимают у взрослых, копируя их поведение и мысли:

«Дети абсолютно точно понимают, что идет война. Понимают, что, когда звучит тревога, нужно бежать в подвал. Но чего дети не понимают — это того, почему после спокойной и мирной жизни на нас кто-то напал и почему этот кто-то — Россия. Я часто провожу занятие под названием „Твои мечты“, чтобы ребенок понимал, что происходящее вокруг — временно и мир не настолько опасен, каким он видит его сейчас. Раньше дети мечтали о золотой рыбке, о море, а сейчас мечтают о том, чтобы Путин умер. Тут главное — понимать, что такие мысли они берут не с потолка, а приносят из дома. Моему сыну шесть лет, и он как-то попросил купить ему оружие. На мой вопрос „зачем оно тебе“ он просто ответил, что хочет застрелить Путина».

«Старшая дочь изучала тактическую медицину и провела операцию сыну, которого ранило, — скорая к нам не приехала бы». Исповедь многодетной матери из Рубежного

Многодетная мать Ирина из города Рубежное Луганской области рассказывает, что все ее дети — и младшие, и старшие — по-своему переживают увиденное, но воспоминания о том, что они перенесли за месяц обстрелов, надолго отложились в каждом, и время от времени дают о себе знать:

«В 2014-м было страшно и непонятно, а в 2022-м мы уже всё знали и понимали. Поэтому когда те же самые взрывы раздались 24 числа, первой фразой мужа было: “Снова”. Дети, уже пережившие одну войну, прибежали испуганные.

8 марта начались обстрелы — сначала северной части города, потом наших районов. Мы оказались в 50 метрах от линии разграничения — в так называемой серой зоне. Линия фронта проходила практически возле нас. Как только был установлен украинский блокпост, Россия начала массовые обстрелы. Бывало, что за день наш район переходил из рук в руки по 5–6 раз.

Поначалу мы предполагали, что всё закончится так же быстро, как в 2014-м: нас быстро захватят и так же быстро освободят, поэтому мы посчитали запасы продуктов и воды и прикинули, сколько сможем продержаться. Мы решили переждать, пока наши вернутся назад. А потом на нас начали падать снаряды. Их становилось всё больше и больше. Дети уже на слух могли определить, какой летит снаряд, сколько «Градов» пролетает — 12 или 20, какая бомба сброшена — простая или вакуумная. Они всё определяли по звуку.

Мы почти не выходили из подвала — только когда случались небольшие перерывы на перезарядку оружия, и можно было сбегать в туалет или немного постоять на улице — согреться.

Однажды к нам во двор залетела фугасная мина и не разорвалась — упала напротив уличного туалета. И нам пришлось ходить в туалет к соседям, потому что мы очень боялись, что она может сдетонировать в любой момент.

У меня 10 детей, и все они при обстрелах спускались в подвал в течение 15 секунд, старшие быстренько опускали малышей. Они ко всему постепенно приспособились, хотя к тому, что над твоей головой постоянно что-то летает, приспособиться сложно. Детей очень пугали всплески звуков — такой резкий гром, когда кажется, что что-то на тебя обрушится. Пугали самолеты, которые низко летали. Мы были под обстрелами месяц.

19 марта ранило Мишу — 12-летнего сына. Ночью залетел снаряд: он разбил окно, пролетел через комнату, разбил межкомнатные двери, еще комнату пролетел и врезался Мише в плечо, которое выглядывало из-под одеяла. Поскольку на нем было много одежды и плотное одеяло, то его не сильно зацепило. Рана была большая, но не глубокая, и мы смогли обойтись своими силами, сами сделали операцию — старшая дочь изучала тактическую медицину и могла проводить мини-операции, да и других вариантов не было — скорая бы к нам не приехала.

После этого ранения мы решили выезжать — обстрелы всё еще не прекращались. Нам нужно было дойти до пункта эвакуации, который был в восьми километрах от нашего дома, и половину пути нужно было пройти под обстрелами. Вывезти нас — 14 человек — никто не мог да и не стал бы в таком районе. Нам помогло только чудо — в какой-то момент мне позвонил человек, представившийся военным капелланом, и сказал, что недавно вывозил людей из нашего района, и может приехать за нами. И он приехал — мы с детьми эвакуировались, а муж с моим отцом решили остаться и охранять дом. Никто же не думал, что это всё затянется так надолго.

Буквально спустя 4 дня мы узнали, что наш дом расстреляли, и муж погиб — снаряды ложились один за другим, в крышу дома запустили больше 15-ти. Мне хочется вернуться туда, когда это станет возможно, — может быть, мне повезет, и я смогу хоть что-то найти, что можно похоронить.

Дети очень тяжело переживают это. Старшие держат всё в себе, а младший, Ярик, постоянно говорит о папе. Мы не сказали ему, что он погиб, мы сказали, что папа — теперь звездочка на небе, и там нас охраняет. Сказали, что он стал нашим ангелом. И он болезненно воспринимает это — всё время придумывает какие-то моменты с ним, сочиняет сказки. Однажды говорит мне: ”Мама, давай попросим у Боженьки, чтобы он вернул нам папу с неба на землю”.

Иногда он говорит: ”Папа на небе, он спрятался от плохих дядек, подождет, пока они уйдут, а потом к нам вернется”».

ПТСР: «После эвакуации она боялась любых громких звуков, даже хлопанья двери машины»

Даже оказавшись в безопасности, дети продолжают страдать — их психика старается усиленно переживать последствия обстрелов, бомбежек, известий о смерти, и хотя дети зачастую справляются с таким опытом легче, чем взрослые, для многих это становится тяжелым ударом, рассказывает Евгения Савченко:

«В Херсоне я работала с шестилетней девочкой, которая стала свидетелем сильного обстрела на Антоновском мосту — она ехала с семьей в колонне во время эвакуации. Слава богу, никто из семьи девочки не пострадал, но теперь у нее сильная боязнь громких звуков — она падает на пол, закрывает голову руками, трясется и плачет».

Дети самой Евгении тоже попали под обстрел при попытке выезда из Херсона, и в новом городе они еще некоторое время боялись даже выходить на улицу:

«Младший не отпускал меня ни на секунду и очень боялся, когда слышал лай собак, — в Херсоне перед прилетом всегда начинали лаять собаки».

Жительница Херсона Людмила подтверждает — даже после того как они перебрались в безопасное место, панические реакции у детей не прекратились:

«Когда нас освободили, начались обстрелы — прилетело прямо в дорогу возле нашего дома. Ребенок стоял на диване, увидел, как что-то летит, и вскрикнул. Муж сразу закричал: „Все в коридор!“ — и мы услышали, как посыпались окна в нашем доме. Мы провели всю ночь в коридоре, но даже когда всё стихло, дети боялись идти в кровать и спать одни, всё время плакали, что очень страшно.

Даже когда мы переехали из Херсона в Западную Украину, страх у детей не проходил. Мы как-то поехали в город, и началась <воздушная — The Insider> тревога — у старшего ребенка сразу появилась паника, он начал кричать: „Сейчас нас начнут бомбить! Cкорее в убежище!“».

Боятся громких звуков не только маленькие дети, но и подростки. 17-летний Саша Стукало из Лисичанска рассказывает, что после того как в марте 2022 года во дворе дома упала ракета, он стал панически бояться звука воздушной тревоги, хотя войну он застал еще в 2014-м:

«Для меня война началась еще в 2014-м, мне тогда было девять. Был обычный день, и вдруг мы услышали очень громкий звук — к городу летели истребители. Мы очень испугались и побежали в подвал — начались обстрелы. Я помню, как я выхожу из подъезда и стою — жду сестру, пока она соберет вещи. И вдруг вижу, как пролетает истребитель, сбрасывает ракету, и эта ракета попадает в соседний дом.

А потом мы сидели в подвале около двух недель, пока нас не эвакуировали в соседний Северодонецк. Мы пробыли там около месяца, а потом, когда узнали, что Лисичанск освободили, мы вернулись обратно. После, когда мои родители умерли, я оттуда уехал. <Мать Саши умерла в 2014-м году от инсульта, а отец скончался в 2017-м — The Insider>.

Я подозревал, что война вернется. Больше всего меня напугало, когда я узнал, что российская армия продвигает свою технику к границам Украины.

Перед войной я жил в реабилитационном центре, откуда меня хотели перевести в интернат. Для этого нужно было пройти медкомиссию — там у меня выявили коронавирус и положили в больницу, там я и застал начало войны. На меня сразу нахлынули воспоминания из 2014-го — до дрожи, я так сильно испугался.

В больнице я провел около двух недель, а потом меня отправили в дом семейного типа. Когда мы с другими детьми шли к дому по тропинке, над нами полетели ракеты. Четыре штуки упали прямо возле нас. Мы бросились на землю и все остались живы, слава богу. А потом случилось то, что больше всего повлияло на мою психику.

Мы легли спать — вместе со мной было много маленьких детей, было очень тихо и очень темно, и вдруг внезапно раздался свист — и во двор залетает ракета. Это было очень громко. Когда мы вышли на улицу, увидели, что во дворе убило собаку. После этого случая у меня началась боязнь воздушной тревоги.

Если сначала мы прятались от обстрелов в коридоре, то после этой ракеты переселились в подвал, и уже там жили месяц, никуда не выходя. По нашему району били круглосуточно, и мы смогли выжить только благодаря гуманитарной помощи и волонтерам из других приютов, которые привозили нам еду и одежду.

В подвале мы развлекали себя, как могли: кто-то играл, кто-то читал, кто чем занимался. Когда у нас периодически включался свет, мы могли зарядить телефоны, но потом электростанцию разбомбили, и света уже не было долго.

После месяца жизни в подвале нас эвакуировали во Львов, но даже там были обстрелы. Однажды прилетело в склад за нашим приютом. Но я постепенно к этому привык, и было больше страшно за маленьких детей. Я пытался как-то успокаивать их, и от этого меньше переживал за себя.

Но несмотря на привычку, страх всё равно остается с тобой — пугаешься от одного звука. От того, что просто звучит сирена. Говорят, что часто стреляют по общагам, а я сейчас учусь и живу в общежитии. К тому же мучают кошмары. Но мне помогает музыка — я пишу песни, и это меня успокаивает.

Всем хочется мирного неба над головой и спать спокойно, а война не дает нам этого сделать. Пока я во Львове, я жду только одного — освобождения моего города, который на данный момент находится в оккупации. Если его освободят, я смогу вернуться домой.

Нас недавно бомбили тут, и вся Левандовка была в дыму. Выходишь и понимаешь, что ты спал спокойно, а другим не удалось поспать, а кто-то уже никогда не проснется. Смотришь на дым и думаешь: “Слава богу, что я не был там”. И соболезнуешь тем, кто был».

Эта реакция типична для ПТСР — после прилетов люди любого возраста еще долго пугаются громких звуков и шума. Но некоторые дети, несмотря на страх, стараются защитить любимые игрушки. Вот что рассказывает жительница Херсона, Дарья:

«Мою крестницу очень пугали взрывы. Когда она их слышала, то хватала игрушки и бежала с ними в коридор. Там у нее была организована кровать из подушек, она полностью накрывалась одеялом и пыталась скрыть под ним всех своих зайчат и мишек. А в первые недели после выезда она очень боялась любых громких звуков — хлопанья дверей или сигнала машины. Мы надеемся, что она подрастет и постепенно забудет об этом».

Эвакуация тоже может стать причиной психологической травмы у ребенка, утверждают специалисты. Мысль о том, что ты можешь больше никогда не увидеть свой дом, воспринимается детьми очень тяжело, отмечает психолог Евгения Савченко:

«Мой сын, например, до сих пор не разговаривает со своими бабушками, которые остались в Херсоне. Одна из них до сих пор под оккупацией, другая — нет, но звонить ни той, ни другой он не хочет. Я поняла, что ему очень тяжело даются эти воспоминания, он их боится. И я сказала, что не буду настаивать — пусть поговорит, когда захочется, и будет легче».

Помочь ребенку пережить стресс от расставания с домом может помочь любимая игрушка или домашний питомец, отмечает детский психолог Валентина Чайка:

«Дети очень болезненно переживают разлуку при эвакуации, особенно если это касается их друзей или домашних питомцев. Они могут общаться с друзьями онлайн, но этого недостаточно. Когда рядом есть друг или домашнее животное, ребенок всегда может поиграть и отвлечься, а ситуация, в которой дети этого лишены, вызывает агрессию и гнев».

Журналист Иванченко рассказывает об одном случае, запомнившемся ему из его поездок:

«Мы были в Шаровке. Там я познакомился с девочкой Аней. Она готовилась к эвакуации, её должны были забрать на следующий день. Она стояла возле дома, сжимая в руках свою куклу. Рассказала, что куклу зовут Ангелина. А когда мы уже собрались уходить спустя пятнадцать минут, неожиданно сунула руку в карман и достала оттуда живого хомяка: “Вот, мой хомяк, его зовут Злодей“. Я аж дар речи потерял».

Как помочь: «Сначала маску на себя, потом — на ребенка»

Несмотря на шок и стресс, дети реже, чем взрослые, получают глубокую психологическую травму от увиденного, их психика более стабильная, отмечает психолог Валентина Чайка, добавляя, что для проявления травмы нужно время:

«Психика у детей более защищена и устойчива. Такого сильного ПТСР, как, например, у военных, у детей практически не наблюдается. Травмы у них могут проявляться только спустя время и маленькими вспышками. Когда ребенок начинает чувствовать себя неспокойно, главное — оставаться рядом, отвлекать его и давать чувство безопасности. Если взрослые будут отталкивать ребенка, когда он нуждается в поддержке и объяснении происходящего, то он закроется. У меня была одна девочка, она потеряла дедушку, бабушку и маму. Но, знаете, дети быстро адаптируются к ситуации и уже через несколько месяцев могут вернуться к нормальной жизни. Конечно, осадок у них останется навсегда, боль от таких потерь никуда не денется, но пережить эти травмы в детстве намного легче, нежели во взрослом возрасте».

Как отмечает психолог Евгения Савченко, процесс выздоровления напрямую зависит от действий родителей, которые не должны забывать о собственном психологическом благополучии:

«Если рядом с детками находится нестабильный взрослый, то никакие встречи с психологом им не помогут. Бывает, что ребенок проработал свои страхи во время терапии, а потом пришел домой, где взрослые всё еще находятся в стрессе, и процесс начинается по-новой. Поэтому главное — стабилизировать взрослого, чтобы он смог помочь своему ребенку.

Иногда ко мне приходят мамы, которые не могут понять, почему ребенок стал вести себя не очень адекватно. Я всегда у них спрашиваю, всё ли нормально у них самих. Обычно после этого они начинают плакать, их прорывает на разговор. И я объясняю, что если они сами не в порядке, то чего они ждут от детей? Это как в самолете: сначала маску надевает родитель и только потом помогает ребенку.

Помимо сильной агрессии, у детей часто случаются откаты. Кто-то, особенно маленькие, забывают, как ходить на горшок. Кто-то, кто раньше бегло и много разговаривал, начинает общаться коротко и совсем мало. Самое ужасное в этом, что родители не понимают, что в таких случаях нужно обращаться за помощью. Многие просто не верят в психотерапию, и от этого страдают дети».

По словам психолога Валентины Чайки, показывать свои искренние эмоции при детях — правильное решение в условиях войны. Это порождает эмпатию и вызывает сопереживание, которое необходимо в таких обстоятельствах:

«Не нужно скрывать свои эмоции, потому что в таком случае как мы можем требовать от детей искренности? Скорее, нужно показать ребенку, что все эмоции и состояния — нормальны. Если маме страшно, то маме страшно, если мама плачет, то мама плачет, и в этом нет ничего дурного. Когда вы помогаете ребенку пережить его эмоции, он начинает учиться эмпатии — это очень нужный навык. Ребенку тоже захочется помочь, если он увидит, что его родителям или близким плохо, поэтому очень важно показывать детям, что такое быть сопереживающим».

Однако важно, чтобы и сами дети были услышаны своими близкими, продолжает Чайка:

«Самое страшное для детей на войне — не быть услышанными. В состоянии сильного потрясения ребенок не сможет явно сказать, что ему нужно. Он может начать плакать, орать или говорить, чтобы его оставили в покое. На эмоциях может сказать всё что угодно не только ребенок, но и взрослый, поэтому важно оставаться спокойным. Если ребенок пережил событие с участием близких, например, увидел смерть собственными глазами, обязательно надо дать ребенку выплеснуть эмоции, а потом отвести к специалисту. Тут главное — не упустить время: пережитое может глубоко войти в организм ребенка, и это будет иметь трагические последствия. Есть очень много техник и упражнений, которые под наблюдением специалиста дают возможность не забыть, а просто прожить это, чтобы внутри не скапливалась негативная энергия».

Для помощи ребенку можно использовать и разные тактильные упражнения, а также лепку и аппликацию, добавляет Чайка:

«Я бы посоветовала давать ребенку порисовать, полепить или сделать что-то руками. Это может быть и лепка, и аппликации, и какие-нибудь разноцветные наклейки или пальчиковые игры. Можно также на стекле песком рисовать, детей это очень успокаивает. Нужно не забывать и про тактильные упражнения — объятия или массаж. Если есть возможность и на улице теплая погода, то можно полежать с ребенком на земле. Природа всегда действует как медитация. Можно научить ребенка дыхательным упражнениям, которые он потом будет использовать для успокоения. При этом необязательно каждую секунду дня находится рядом и делать всё вместе — просто занимайтесь своими делами неподалеку, чтобы ребенок мог видеть ваши эмоции. Всегда нужно показывать заинтересованность в том, что делают ваши дети, это их очень успокаивает и поднимает настроение, помогая справиться с тревогой».

Психолог Евгения Савченко также советует меньше ругать детей за неадекватное поведение:

«Дети никогда не орут просто так, они не пытаются издеваться, вероятно, их что-то беспокоит. В таком случае нужно помочь своему ребенку, а не отталкивать еще больше. Эффективно правило трех минут, когда родитель должен уделить своему ребенку полноценное внимание каждый день хотя бы на три минуты — обнять, поцеловать, поиграть. Несмотря на войну, важно интересоваться, как прошел день, задавать вопросы — сейчас у детей страшный дефицит внимания, родители в стрессе и не успевают реагировать на детей так много, как раньше».

Впрочем, нередко после пережитого дети оказываются сильнее взрослых и стараются сами оказать им моральную поддержку, если видят, что их близкие в этом нуждаются. Именно это очень поразило чешского журналиста Войтеха Богача, когда он был в Украине:

«В Макарове я встретил одну женщину в подвале, с ней были дочка и сын. Она рассказывала их историю и плакала: у них сгорел дом... А ее дочь лет двенадцати обнимала ее, а потом начала говорить за свою мать, когда та больше не смогла продолжать из-за плача. Девочка начала рассказывать про дедушку и бабушку, которые до сих пор лежат под завалами, и сама расплакалась. И тут же рассказ подхватил ее брат — сам младше сестры на несколько лет, а уже понимал, что они остались без дома. В какой-то момент я понял, насколько это всё травматично для детей, но при этом они полностью осознавали, что им нужно быть сильными, что они не должны плакать».