«Предложили выйти из больницы и вызвать скорую». Как украинским беженцам в России отказывают в государственной медицине

В Донецке баянист Анатолий Бухтияров был живой достопримечательностью. Их с барабанщиком Николаем Гладковым знали под именем «Деды-рокеры». Уличные музыканты прославились еще в мирное время, но никуда не уехали и после начала гибридной войны. Им даже вручили какую-то медаль самопровозглашенной ДНР за вклад в культурную жизнь. Николай Гладков до полномасштабного вторжения не дожил, а Анатолия Бухтиярова всенародная слава никак не защитила. Осенью донецкую знаменитость неожиданно обнаружили в райцентре одной из национальных республик РФ.

Волонтер Диана Рамазанова, которая старалась спасти пенсионера, даже опасается называть регион:

«У меня там сотни подопечных, и я не могу портить отношений с администрацией. А нашли мы его так. Наша волонтерка привезла зимнюю шапку одной женщине в пункт временного размещения (ПВР). А та ей рассказала, что в одной из комнат лежит какой-то дед, которым вообще никто не занимается. Это и был рокер Анатолий Бухтияров».

Его вместе со многими другими стариками из подконтрольных России непризнанных республик эвакуировали то ли перед самым вторжением, то ли в начале войны. Дедушка был бодр, играл на баяне на улице, а на заработанные деньги покупал детям из ПВР конфеты и мороженое. А потом вдруг попал в больницу и вернулся оттуда уже лежачим. Диана так до конца и не знает, что именно с ним произошло:

«Нашей волонтерке тайком сказали в больнице, что у него рак простаты с осложнениями. Но потом положили в палату паллиативной помощи для людей с неврологическими проблемами. Хотя дед оставался в совершенно ясном сознании. На Новый год мы ему подарили плеер, закачали туда музыку. Когда волонтерка передавала подарок, она сказала, что, если нужны какие-нибудь другие треки, мы закачаем еще. А дед галантно ответил: „Мне нравится все, что нравится женщине“».

Диана с единомышленниками уже готовились вывезти пенсионера на лечение в Финляндию, но он скончался. Как многие другие беженцы из Украины, дед-рокер так и не смог получить в России нормальной медицинской помощи.

Чужой среди своих

Другой пожилой беженец, Владимир Игоревич 1944 года рождения, и вовсе был российским гражданином, просто жил у родных под Харьковом. В процессе эвакуации они потеряли друг друга. Жена с сыном сумели выбраться в Германию, а сам пенсионер пропал. Нашли его, можно сказать, случайно, в доме престарелых в Белгородской области. Он лежал там с переломом шейки бедра и страшными пролежнями, больной и никому не нужный.

Волонтеры из Петербурга купили мужчине билет на поезд, наняли сопровождающую медсестру. Встретили на вокзале и отвезли в одну из больниц. В приграничных регионах медицина сильно загружена ранеными и беженцами, поэтому волонтеры, объясняет Диана Рамазанова, стараются вывезти больных мирных жителей в Петербург или Москву:

«Но через несколько дней Владимира Игоревича оттуда выгнали. Врач заявил нам, что не может оставить человека, у которого документы не в порядке».

Дело в том, что при выезде с оккупированной армией РФ территории дедушка потерял российский паспорт. У волонтеров были фотографии утерянных документов, но чиновников и врачей они не убедили.

Владимира Игоревича пришлось положить в платную палату. Там он получал лечение не очень эффективное, зато весьма дорогостоящее. По словам Дианы, даже простой забор крови оценивали в 2 тысячи рублей.

Когда пенсионера немного подлечили, его решили везти к родным через Эстонию. От Петербурга всего шесть часов на машине до границы — самый простой способ медицинской эвакуации. Наняли коммерческую скорую для перевозки. Другая бригада должна было встретить его по ту сторону границы. Диана постоянно созванивалась с сопровождающими:

«У него давление скакало, и я даже предлагала все отменить, оплатить, но никуда его не везти. Проблема в том, что как раз в эти дни, в начале августа, Эстония начала плохо пропускать людей из России. Первые месяцы войны пускали почти всех, а тут стали придираться. И Владимира Игоревича с его потерянным паспортом пускать не захотели. Продержали несколько часов. Я все время была на связи. И прямо во время разговора у него остановилось сердце. Его начали реанимировать, отвезли в ближайшую больницу, но спасти не смогли».

Голос Дианы срывается на плач. Но есть у нее в запасе и истории с хорошим концом. Пусть и с очень нехорошим началом. Например, Виктория и Владимир Шишкины, находившиеся в Мариупольском роддоме во время печально известного российского обстрела. Жена тогда получила осколок в живот и потеряла ребенка, мужу пришлось ампутировать ногу.

Диана поначалу даже не знала, во что ввязывается:

«В мае в одном петербургском ПВР ко мне подошла женщина и попросила помочь ее сестре с мужем. Сказала, у него какие-то проблемы с ногой. Мы дистанционно организовали им встречу в Таганроге, перевозку в Ростов-на-Дону и оттуда в Петербург. Поезд шел двое суток, но мы не знали тогда, насколько тяжела ситуация. В дороге у Виктор поднялась температура до 39 градусов. И он реально мог погибнуть — инфекция в ноге, помноженная на ужасное психологическое состояние».

Документы у мужчины, естественно, были украинские. Но медики из коммерческой скорой заставили больницу его принять. Там остановили заражение, нашли дополнительные осколки снаряда в спине, хотя удалять не стали. Тем временем Диана связалась с одной из немецких больниц:

«Там ему обещали сделать хороший протез. И мы смогли их вывезти. Вике и Вове в Германии предоставили отдельный домик. Ему уже извлекли осколки. Сейчас формируют культю — готовят ногу к протезированию. Недавно Вова купил Вике плюшевого мишку и прислал мне фотографию, где они все трое сидят за столом».

Параллельная система

За время войны неравнодушные россияне построили целую инфраструктуру по приему беженцев из Украины, в том числе, специальный Telegram-чат врачей. Сначала это была просто открытая переписка, куда обращались больные, а врачи откликались. Потом, когда беженцев стало больше, сделали чат-бот. Теперь обращения автоматически распределяются между докторами разных специальностей. Например, педиатр из Москвы Евгения вместе с еще несколькими коллегами помогает больным детям:

«Кто первый освободится, тот и отвечает. Регион не важен — всех консультируют дистанционно».

На эту бесплатную работу она тратит примерно час в сутки. В первые месяцы войны было особенно трудно. Беженцев приезжало много, в скученных помещениях дети болели ОРВИ и кишечными вирусами. Больше всего была потребность в психологах и стоматологах. После недель и месяцев в подвалах, где не было воды для личной гигиены, многие дети жаловались на зубную боль.

Полисов ОМС у них не было, и медучреждения часто отказывали в помощи. Причем решалось это, по словам Евгении, даже не на уровне региона, а на уровне конкретной клиники:

«Один хирург в Ростове-на-Дону примет, поможет, вскроет абсцесс, лекарство выпишет и никаких документов не спросит. А другой даже разговаривать не будет без полиса ОМС. Сейчас с этим стало легче, потому что до медучреждений донесли, что они все-таки должны помогать беженцам».

Ревматолог Ирина, тоже москвичка, работает в группе помощи ПВР в одном из соседних регионов. И, по ее словам, даже между ними ощущается большая разница в плане медицинской помощи:

«ПВР там всего три. В двух из них людям покупают все лекарства, если есть рецепт врача. Даже дорогие. Постоянно присутствует медсестра, дважды в неделю бывает доктор. В третий ПВР врач приходит, только если вызвать его специально. А подопечным не покупают даже анальгина. Там живут пожилые люди, многие — с плохим здоровьем».

Ирина помогает им закупать лекарства. Собирает списки у беженцев, исключает всякие средства с недоказанной эффективностью вроде популярных на постсоветском пространстве «таблеток для иммунитета» и формирует заказ.

Педиатр Евгения признается, что тоже оплачивает своим подопечным лекарства и анализы:

«Был у нас мальчик с эпилепсией, долго не получавший противосудорожных. Рецепту у семьи имелся, но украинский. Мы с трудом смогли купить это лекарство в Москве и отправить больному ребенку. Другой пример — девочка с пиелонефритом. Ситуация не жизнеугрожающая. Но ей срочно нужно было начать противобактериальную терапию, а для этого — сдать анализ мочи. И мочу у нее принимать в поликлинике отказались наотрез. Пришлось нам скидываться и делать анализ за деньги».

Ревматолог Ирина в Telegram-чате помогает по своему основному профилю — людям с аутоимунными заболеваниями. И зачастую принимает в какой-нибудь из двух коммерческих клиник, в которых работает. Одна подороже, и там Ирина может иногда обследовать пациентов совсем без оплаты. В обычной ситуации так лечатся друзья и родные сотрудников, а сейчас — беженцы. Во второй клинике удалось договориться, что консультации самой Ирины для беженцев бесплатны, а все остальные обследования за полцены. И эти 50% суммы она обычно оплачивает из своего кармана.

Такие врачи-специалисты и частные клиники есть почти по всем медицинским специальностям. За год войны в России сформировалась параллельная государственной система медпомощи мирным жителям с занятых российскими войсками территорий.

В теории и на практике

Юрист одной из благотворительных организаций, помогающих беженцам, Ольга, объясняет, что чисто юридически этим людям не имеют права отказывать в медицинском обслуживании:

«Прошлым летом были приняты поправки в постановление Правительства РФ 1134, и теперь люди, прибывшие из любого региона Украины, должны получать скорую и неотложную медицинскую помощь, а также бесплатное лекарственное обеспечение в рамках государственных программ. Единственное условие — подтвержденный врачом диагноз, при котором это лекарство полагается. По факту людям зачастую предоставляют далеко не все. Например, онкобольным дают препараты для химиотерапии, но не дают обезболивающие. И речь не только об учетных препаратах типа трамадола, но и о более простых лекарствах вроде нурофена. В каких-то случаях людям с диабетом могут дать инсулин, но отказать в глюкометрах и тест-полосках. Обычно человек записывается на прием к врачу, получает льготный рецепт и по нему получает лекарство в государственной аптеке. Это регулярное льготное обеспечение человека, который имеет на него право. А с беженцами этот процесс выглядит иначе: человек приходит в поликлинику, просит рецепт, ему отказывают в льготном, он начинает жаловаться, стучатся в департаменты, снова приходит в поликлинику, и зачастую ему дают какое-то количество лекарств, так и не выписав рецепт, — просто приносят и отдают. Больной на какое-то время обеспечен, но это все равно крайне редко становится регулярным льготным обеспечением».

Полис ОМС беженец теперь получает вместе с правом на временное убежище. И отказываться от украинского паспорта для этого не надо. Иногда оформление гражданства РФ даже осложняет дело, говорит Ольга:

«Пока у человека временное убежище, его препараты оплачивает федеральный бюджет. А стоит ему оформить паспорт, и нагрузка ложится уже на регион. Больной приходит в поликлинику, где только что получал лекарства, а ему говорят, что у регионального бюджета нет на него финансирования. По большому счету, это не должно быть проблемой пациента, регион может запросить недостающие средства. Но часто делать этого не хотят. И помогают только жалобы — в региональное ведомство, отвечающее за здравоохранение, или в Росздравнадзор. Проблема в том, что люди, которым нужны эти лекарства, больны и дезориентированы, они приехали из зоны боевых действий, и у них просто сил нет добиваться своего. У многих опускаются руки, и они ложатся тихо умирать. Или не тихо, а весьма болезненно».

Но это все юридическая теория. Практика куда запутанней. Скажем, одна из подопечных этого же фонда 65-летняя Мария Петровна (имя изменено) только благодаря войне узнала, что заражена ВИЧ. Начав оформлять российские документы, сдала обязательный в таких случаях тест, а тот оказался положительным.

Для пожилой женщины, не относящейся ни к одной из групп риска, это стало настоящим шоком. К счастью, в частной московской клинике ей в качестве благотворительной помощи предоставили препараты на три месяца лечения

Но оказалось, что получение российского паспорта и полиса ОМС — гораздо более долгая история. В декабре она обратилась в фонд. По словам волонтера Анны, которая ей там помогала, больше всего пожилая женщина боялась прервать антиретровирусную терапию:

«Это такое лечение, что если ты его начал, то нельзя делать перерыв. А документы в России оформляются долго. Мы купили ей лекарства еще на два месяца. За это время Мария Петровна получила паспорт, но бесплатно лечить ее в Москве все равно не хотели из-за отсутствия постоянной регистрации».

Дело в том, что женщина из региона восточной Украины, который Россия после аннексии считает своей новой территорией. Поэтому в московской инфекционной больнице ее пытались отправить лечиться «по месту жительства». Пенсионерке пришлось писать отдельный запрос в департамент здравоохранения Москвы. И только спустя месяц ей предоставили положенные бесплатные препараты.

У фонда есть собственный внутренний медицинский чат. И каждая вторая просьба о помощи там — диабет. Вот недавний пример: мужчина 58 лет с украинской инвалидностью по диабету. У него даже пальцы на ноге ампутированы из-за сопутствующего осложнения, которое называется «диабетическая стопа». В районной поликлинике в Новой Москве его направили в другой город к эндокринологу. Тот подтвердил диагноз, но вместо того, чтобы выписать лекарство, предложил ему заново оформить инвалидность, на этот раз по российским правилам. Это целое мероприятие, поездки по врачам в разных городах — очень тяжело для пожилого больного человека. Но, по словам курирующего мужчину волонтера Кати, дело опять же в бюджетных вопросах:

«Инвалидам лечение диабета оплачивает федеральный бюджет, а просто диабетикам — региональный. Теоретически регион мог бы обратиться в Донецк в Минздрав и попросить их перевести в Москву средства на обеспечение этого человека. Но я не знаю ни одного случая, чтобы это сработало».

В результате Кате пришлось купить мужчине лекарства, шприцы для инъекций инсулина и тест-полоски на месяц на 14 тысяч рублей. Все это — пожертвования фонда, и их приходится тратить на то, что государство должно давать бесплатно. Таких случаев масса. Диабетикам не удается получить инсулин, людям с обострением язвы желудка — гастроскопию. Свежий пример из Катиной практики — дед старше 70 лет из одного из недавно аннексированных Россией регионов. Он оказался под завалами и утратил зрение, и Катя долго пыталась найти кого-нибудь, кто сделает ему довольно редкое обследование глаз:

«Я всем рассказывала его историю, думала, что у людей что-то триггернет и они захотят помочь. Но нет, все были готовы его обследовать только за деньги. Так вот, во время МРТ врачи обнаружили то, что они называют, «инсульт в ходу», то есть инсульт, который только-только начался. Редкая удача — выявить это состояние настолько рано. Дело было в федеральном неврологическом центре. Так врачи предложили нам выйти на улицу и вызвать скорую. Декабрь, холодный дождь, и слепому пожилому человеку с инсультом предлагают там стоять и ждать. Мы решили оплатить прием невролога прямо в центре — еще за 3 тысячи рублей. После этого врач сжалилась и согласилась вызвать скорую к себе в кабинет. Хотя, возможно, будь мой подопечный россиянином, его точно так же отправили бы на улицу вызывать скорую».

Просто Россия

Некоторые беженцы оказались без помощи даже не из-за своего сложного статуса, а просто потому, что находятся в России. Во многих населенных пунктах, где расположены ПВР, с врачами было плохо и безо всякой войны. Скажем, ревматолог Ирина возила подопечного в Москву, просто чтобы показать его нормальному неврологу. Педиатр Евгения вынуждена была оплатить маленькому беженцу психиатрическую консультацию:

«В регионах проблемы с толковыми детскими психиатрами. Один из детей получил бесплатную помощь, но врач написал нечто не очень разумное — задержка умственного развития. Тогда как у ребенка было явно не оно. Мы нашли хорошего московского доктора. Тот поставил грамотный диагноз СДВГ. Но это не уникальная для беженцев ситуация. В точно таком же положении мог бы оказаться и ребенок из российской семьи».

С другой стороны, по словам ревматолога Ирины, некоторые пожилые люди из маленьких населенных пунктов Украины вообще впервые за долгое время попали к нормальным врачам, московским, платным, которых нашли волонтеры:

«Люди пытаются починить зубы, исправить зрение. Многие так и говорят: мы раньше по врачам не ходили. Вчера одной женщине собрали 80 тысяч на зубные протезы. И тут она написала, что не такие зубы хочет, а другие — еще на 12 тысяч дороже».

Ирине, по ее признанию, вообще далеко не все ее нынешние подопечные приятны как люди. Некоторые из них не хотят слушать врачей и не особо благодарны за помощь. Другие прямо признаются, что «думали три дня пересидеть в эвакуации, а потом стать частью России». Среди волонтеров, помогающих беженцам, много людей с антивоенными взглядами, а среди тех беженцев, что приехали в Россию, хватает пророссийски настроенных людей. Подчас с довольно агрессивной позицией. Но какие бы они ни были, среди них много больных и беспомощных людей, которым никто, кроме волонтеров, не поможет.

Ирина объясняет это так:

«Да, зачастую это вполне себе „глубинный народ“. Мы же не можем их сегрегировать. Одним помогать, а другим нет. Но так мы, волонтеры, помогаем еще и друг другу. Себе помогаем. Дети вырастут и спросят: мама, что ты делала в 2022 году? Что я им иначе отвечу»?