Как скрыть поражения и воровство: история военной цензуры от Александра I до Сталина

Пролог. Первые цензоры в мире и России

Полной свободы не позволяло своим гражданам и подданным ни одно государственное образование в истории. Как только появлялся новый способ распространения и передачи информации, за ним по пятам шли запреты и ограничения. Еще в Афинах тиран Писистрат собирал комиссию по сверке разных версий гомеровских текстов, чтобы свести их к единому каноническому стандарту. Его следовало вручить странствующим поэтам для распространения. Сам термин «цензура» возник в Древнем Риме, где цензоры отвечали за всё, начиная от финансов и заканчивая моральным обликом населения. Античный автор Дионисий Галикарнасский писал: «Но римляне открыли все дома и вплоть до спален довели власть цензоров, сделав их надзирателями и хранителями всего, что происходит в жилищах».

В России институт цензуры возник при Иване Грозном. В 1551 году он провел Стоглавый собор, на котором приняли «100 глав» – решений и законов. Стоглав впервые ввел предварительную и последующую цензуру в отношении религиозных текстов. Он разрешил духовным властям конфисковывать написанные от руки рукописи, а также предложил церкви провести ревизию уже существующих книг и изъявить неверные из оборота. В России, как и во многих европейских странах, цензура начиналась с церкви и много лет была исключительно религиозной. Духовенству, как правило, не нужны были специальные документы и разрешения: ограничивать неугодные тексты и другие объекты можно было по личной инициативе.

Так, в 1655 году на службе по случаю Недели православия в Успенском соборе Московского Кремля при огромном скоплении народу, в присутствии царя и бояр, патриарх Никон произнес обличительную речь против икон так называемого франкского письма. Он поднимал их над собой – у святых по его приказу выкололи глаза – и бросал на железные плиты, предавая анафеме всех, кто писал такие или держал дома. Павел Алеппский, племянник антиохийского патриарха, присутствовавший на службе, описывал ее: «Никон <…> всякий раз при этом восклицал: «эта икона из дома вельможи такого-то, сына такого-то», то есть царских сановников. Целью его было пристыдить их, так чтобы остальной народ, видя это, принял себе в предостережение. Потом приказал сжечь эти латинские иконы». Народ трепетал от ужаса: подобное обращение с иконами казалось ему кощунственным. Царь Алексей Михайлович, молча наблюдавший за действиями патриарха, в конце концов вмешался – он попросил предать иконы не огню, а земле. Никон уступил. Его согласие кажется милосердным на фоне полыхающих по всей Европе костров Инквизиции.

Несмотря на то, что по своим целям цензура довольно точно классифицируется на политическую, религиозную, военную, нравственную и эстетическую, на практике это разделение условно. Религиозная цензура легко перетекает в политическую, а политическая, когда начинаются военные действия, становится военной. История военной цензуры прерывиста и спонтанна. Когда война заканчивается, необходимость в ограничениях такого рода обыкновенно проходит, и государство перестает разрабатывать под них бумаги и аппараты. Когда войну начинают снова, правительство, вынужденное принимать меры, в спешке выдает новые невнятные запреты, восстанавливая по памяти давно забытую традицию военной цензуры.

Отечественная война 1812 года

«Дней Александровых прекрасное начало»: все запрещения отменить

Наполеон Бонапарт, подаривший миру Гражданский кодекс и меритократию, повлиял и на создание в России военной цензуры. Она парадоксальным, но вполне естественным образом появилась при самом просвещенном и либеральном монархе – Александре I.

Александр Павлович вступал на престол с намерением отменить все цензурные ограничения. Он сделал это уже 31 марта 1801 года, подписав указ: «…повелеваем учиненные указом 18 апреля 1800 года запрещения на впуск всякого рода книг и музыки отменить, равномерно запечатанные <…> частные типографии распечатать, дозволяя как провоз иностранных книг, журналов и прочих сочинений, так и печатание оных внутри государства». Новый царь отменил предварительную цензуру, прекратил работу цензоров, поставил науку и художества в независимость от полиции и разрешил создавать вольные типографии. Он собирался построить институт цензуры совершенно новым способом – на принципах просвещения и лояльности.

Негласный комитет, состоявший из близкого круга советников государя, почти сразу после отмены им цензуры начал работу над новым цензурным уставом. В докладе министра народного просвещения графа П.В. Завадовского императору, подчеркивалось, что новый устав «служит, как видно по всему его содержанию, не для стеснения сочинителей и издателей книг, а для ограничения, напротив, произвола цензоров и не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия пристойных мер против злоупотребления оной».

В 1804 году цензурный устав приняли. Под документом, который назвали самым либеральным из цензурных уставов России, стояло восемь подписей — Михаило Муравьев, князь Адам Чарторыйский, Г Северин Потоцкий, Николай Новосильцев, Федор Клингер, Степан Разумовский, Николай Озерецковский и Николай Фус. Все — из ближайшего круга императора, которому он доверял больше всего. Они поручили цензуру университетам и велели цензорам «руководствоваться благоразумным снисхождением». Этот устав практически ничего не запрещал, но декларировав либеральные принципы, на которых Александр Павлович планировал строить будущее государства. Пока в его намерения не вмешался Наполеон Бонапарт.

Имидж Наполеона

Наполеон не стремился опираться на принципы либерализма. Придя к власти, он в пять раз сократил число парижских газет и учредил новые издания («le Courrier de l’armée d’Italie», «La France vue de l’armée d’Italie», «Journal de Bonaparte et des hommes vertueux»), в которых безостановочно прославлялись его подвиги. Писать следовало не только о военных победах, но и о государственных достижениях. Наполеоновская пропаганда уверенно и ярко рисовала картину полного благоденствия внутри страны. Сам Наполеон замечал в письме Фуше от 13 января 1809 года: «Я полагаю, что было бы полезно приказать написать несколько хороших статей, которые бы сравнивали несчастья, угнетавшие Францию в 1709 г., с цветущим состоянием Империи в 1809 г. Нужно рассмотреть вопрос с точки зрения территории и населения, внутреннего благоденствия, внешней славы, финансов и т.д. У вас есть люди, способные написать на эту очень важную тему 5-6 хороших статей, которые дадут хорошее направление общественному мнению <…> Людовик XIV строил Версаль и охотничьи домики. Сейчас улучшается и перестраивается весь Париж... Тогда... преследовали протестантов... Сейчас мы видим восстановленные храмы, все религии пользуются равным уважением... Можно писать по статье каждый месяц, под одним и тем же названием: 1709-1809».

Несмотря на непрекращающиеся войны, Наполеон со страниц газет убеждал своих подданных, что он больше всего жаждет мира и прикладывает все усилия к его скорому достижению. Пресса клеймила главными подстрекателями войны британцев, обвиняя их в снабжении европейских континентальных государств золотом. Любое вторжение в соседние страны выставлялось их спасением. Так, вторжение в 1808 году в Испанию и возведение на испанский трон брата Наполеона Жозефа объяснялось так: «Ваша нация готова была погибнуть. Я видел ваши бедствия; я хочу помочь им... Ваше правительство одряхлело; мне суждено возродить его. …Я приказал созвать генеральное собрание депутаций от ваших провинций и городов: я хочу лично осведомиться о ваших желаниях и нуждах. Тогда я откажусь от всех своих прав и возложу славную вашу корону на голову человека, который будет второй я».

Наполеон пользовался значительной поддержкой своей прессы. Даже во время неудачной войны с Россией она печатала сообщения о доблестных победах французской армии. Александр оказался в куда менее приятном положении. Его собственный народ говорил на французском языке, читал французскую литературу и обожал Наполеона.

Переменчивый взгляд цензуры

В страну, чье информационное пространство было занято активным воспеванием гения Наполеона, военная цензура пришла непроработанной и спешной. Начав войну с Францией, Александр I создал комитет «по сохранению всеобщего спокойствия и тишины», в 1807 году преобразованный в «комитет общей безопасности». Его полномочия были в том числе цензурными.

Для начала цензура стала спешно запрещать произведения французской литературы. Военный губернатор С.К. Вязмитинов, например, наложил арест на книги «Histoire de Bonaparte» и «Du commerce francais dans l'etat actuel de l'Europe» и отправил их в Цензурный комитет к графу Н.Н. Новосильцеву, сопроводив распоряжением: «В уважение нынешних обстоятельств нашел вышеозначенные сочинения недозволительными». В комитете книги изучили и без всякого удивления выяснили, что в первой Наполеон изображается «как некое божество», автор «расточает ему самые подлые ласкательства» и «представляет все его властолюбивые деяния в самом благовидном виде», а во второй Англия выставляется «единственной причиной всякой войны в Европе». Клеймить союзников не следовало, об их имидже в России всегда заботились чрезмерно.

Сомнительный Тильзитский мир поменял отношение к Наполеону. Армия и народ понимали, что он унизителен для России. Цензура старалась сгладить негативную реакцию на сближение с Францией. Сделав очередной оборот вокруг своей оси, она запретила печатать неприятную информацию о Наполеоне. Когда «Русский вестник», издаваемый С.Н. Глинкой, продолжил публиковать разоблачительные статьи о французском правителе, за ним пришла цензура. Министр народного просвещения писал: «Таковые выражения неприличны и предосудительны настоящему положению, в каком находится Россия и Франция. <...>… пишут всякую всячину в терминах неприличных». Образ Наполеона даже у самой власти хаотично раскачивался от союзника и гения до злодея и антихриста. Естественно, что пресса не успевала следить за изменениями. Так что цензурное ведомство вскоре закономерно решило, что хорошо бы вообще не обсуждать политику и выпустило циркуляр с рекомендацией не пропускать политических рассуждений. Вообще. Страна, переходящая из одной войны в другую, вынуждена была принимать новые указы в спешке. Учиться на ошибках у нее не хватало времени.

В 1811 году создали Министерство полиции — ему дали значительные цензурные полномочия, которые, по сути, свели на нет либерализм цензурного устава. Министерство контролировало типографии, проверяло журналы, книги, мелкие сочинения и иностранные сочинения, переводы, книги из-за границы, театральные постановки, афиши, объявления, рекламу. Перед войной 1812 году у правительства случился новый кризис отношений с Наполеоном, за которым последовала очередная смена курса. Оказалось, что деятельность Глинки, например, не только не вредна, но и прямо необходима, так что ему вручили орден Владимира 4 степени, а граф Ростопчин дал указание: «Развязываю вам язык на все полезное для отечества». Подобные радикальные перемены, естественно, не шли на пользу формированию единого общественного мнения.

Накануне войны

Сопротивляться могущественной наполеоновской пропаганде пытались ограничением любых иностранных сообщений. Министр народного просвещения граф А.К. Разумовский писал в цензурные комитеты: «Комитет г.г. министров положил, чтобы в настоящих обстоятельствах издатели всяких периодических сочинений в государстве, в коих помещаются политические статьи, почерпали из иностранных газет такие только известия, которые до России вовсе не касаются, а имеющие некоторую связь с нынешним нашим политическим положением заимствовали бы из “С.-Петербургских ведомостей”, издаваемых под ближайшим надзором». Надзором этим занималось как раз Министерство полиции. Газетам фактически предложили перепечатывать основные заметки у «Санкт-Петербургских ведомостей». Проблема состояла лишь в том, что «Санкт-Петербургские ведомости» не собирались никаким образом информировать страну о напряженных отношениях между Францией и Россией. Весной 1812 года они увлеченно рапортовали о стуже в Неаполе, карнавале в Париже, маскараде в Тюильри, разливе Рейна – иными словами, писали на все темы, кроме военных. О том, что будет война, можно было узнать, только читая зарубежную прессу.

Такой же политики молчания правительство решило придерживаться и во время войны. За первые два месяца в прессе скупо сообщалось только о победах русской армии и взятии в плен французов. Например, писали, что 11 июля в сражении у Дашковки урон неприятеля равен 5 тысяч человек, у России же – не более 600 чел. Потери замалчивались, чиновники выбирали сухие канцелярские формулировки, чтобы замаскировать ими истинное положение дел. Сдача Смоленска объяснялась пожаром. Естественно, официальная пропаганда настаивала, что жители вышли из города. В сентябрьском номере «Северной Почты» из донесения Кутузова вырезали строчки о «расстроенном совершенно состоянии войск». 29 августа, за две недели до взятия Наполеоном Москвы, в городе не представляли, что враг настолько близко. Те же, кто осмеливался задавать вопросы или сомневаться, забирались полицией и отправлялись в дома умалишенных.

Непоследовательная, противоречивая и непродуманная официальная политика вместе с тем соседствовала со всенародным патриотическим подъемом. «Сын Отечества», «Русский вестник» и «Русский инвалид» прославляли подвиги воинов и клеймили наполеоновскую армию. На врага рисовали карикатуры, писали про него фельетоны. «Русский вестник» называл Наполеона «исчадием греха, рабом ложной, адской славы, извергом естества, лютым сын геенны». Он призывал даже против мирных французов, между делом замечая: «Русские речи ставятся всегда ниже французских». Французский стремительно выходил из моды.

В. Кто враг нашего благополучия?

О. Император французов.

В. Кто он таков?

О. Новый, бесконечно кровожадный и корыстолюбивый властелин, начало всякого зла и искоренитель всего добра; скопище всех пороков и злодейств.

В. Сколько он имеет естеств?

О. Два: сатанинское и человеческое.

В. Отчего происходит Наполеон?

О. От ада и греха...

«Гражданский катехизис» испанцев, «Сын Отечества»

После войны

Самостоятельность общественного мнения сильно беспокоилась государственный аппарат. В.О. Ключевский писал: «Общество непривычно оживилось, приподнятое великими событиями, в которых ему пришлось принять такое деятельное участие. Это возбуждение долго не могло улечься и по возвращению русской армии из-за границы. Силу этого возбуждения нам трудно теперь себе представить; оно сообщилось и правительственным сферам, проникло в официальные правительственные издания. Печатались статьи о политической свободе, о свободе печати; попечители учебных округов на торжественных заседаниях управляемых ими заведений произносили речи о политической свободе как о последнем и прекраснейшем даре Божьем. Частные журналы шли еще дальше: они прямо печатали статьи под заглавием «О конституции», которые старались доказать «доброту представительного учреждения». Цензоры, боясь любого упоминания любых конституций, в панике разворачивали и не допускали к печати все статьи о ней, включая те, которые выступали за абсолютизм монархии.

Возникновение в России военной цензуры в период Отечественной войны носило хаотичный, практически случайный характер. Она не защищала военные секреты и почти не противодействовала вражеской пропаганде. Военные цензоры выполняли те же функции, что и гражданские, отличаясь только тематикой поднадзорных изданий. Лишь в конце XIX века российское законодательство начало карать за разглашение в прессе секретных сведений. Сеть учреждений военной цензуры создали во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Уже тогда стало ясно, что военная цензура должна не только досматривать документы, но и заниматься агитацией и дезинформацией противника.

Военное ведомство, встревоженное неудачами закончившейся Крымской войны, планировало создание комитета, который мог бы заниматься военной цензурой и быть не слишком обременительным для казны. Деятельность прошлого военно-цензурного комитета, несмотря на бюрократизм николаевской эпохи, никак не регламентировалась. Цензоры подчас опирались на собственное мнение. Комитет считался временным органом, и его сотрудники совмещали службу там с другой работой. В 1857 году председатель ВЦК барон Н.В. Медем разработал и утвердил Штат Военно-Цензурного Комитета и Инструкцию к общему уставу по цензуре. Он попытался дать военной цензуре законодательную базу. Состав комитета сократили до трех человек – теперь они должны были посвящать цензуре всё свое время. Количество литературы решили уменьшить, выбросив из нее ту, которая не считалась актуальной. Инструкция Медема впервые подводила законные основания под деятельность цензоров, давая точный перечень секретных (общие военные сведения) и конфиденциальных (освещающих частную жизнь военнослужащих) сведений, публикация которых запрещалась.

Но 23 января 1858 года царь высочайшим повелением ликвидировал все ведомственные цензурные учреждения. Военно-цензурный комитет упразднили, а военной цензурой поручили заниматься полковнику генерального штаба Людвигу Штюрмеру. Удивительным образом оказалось, что один человек не способен выполнять работу, на которую раньше трудилось целое ведомство. К тому же, в мирное время издатели никак не могли разобраться, какую информацию следует относить к военному ведомству, а какую нет, так что периодически Штюрмеру либо вообще не привозили никакой корреспонденции, либо привозили не то.

В июле 1858 года министр народного просвещения Е.П. Ковалевский (он формально отвечал за общую цензуру) получил от управляющего Военным министерством князя В.И. Васильчикова перечень сочинений и статей, которые отныне следовало отдать на откуп военным цензорам:

1) «Статьи теоретические и полемические, по предметам стратегии, тактики, военной статистики, артиллерии, фортификации и вообще военных наук»;

2) сочинения по военной истории, причем по отечественной – все, а по мировой – лишь те, в которых давалась «военно-ученая оценка действий»

3) «все, что относится до военной администрации».

Именно с этим перечнем Штюрмер и работал до 1862 года. Он рассматривал некоторые отдельные статьи и несколько изданий полностью — «Русский инвалид», «Военный сборник» и «Чтение для солдат». Но пока военные пытались выработать действенную систему проверки прессы, император все еще работал над сокращением цензуры. В марте 1862 года он передал функции Главного управления цензуры МВД, опять сократив количество цензоров. Военные журналы некому оказалось досматривать. Морское министерство, выпускавшее только один такой, быстро вышло из положения и велело редактору самому проводить цензуру. С Военным министерством оказалось сложнее. Оно на том момент издавало как минимум 10 периодических изданий. После долгих бюрократических проволочек и бесконечного перекладывания друг другу записок и прошений чиновники попросили Штюрмера продолжить заниматься военной цензурой. Объем его единоличной работы был колоссальным: «в военную цензуру поступает около 1/10-й части всей массы русского печатного слова. В 1865 году рассмотрено было... 2216 печатных листов, в 1870 году 2445 листов, в 1875 году 3762 печатных листа».

Война 1877-1878 годов резко актуализировала вопрос военной цензуры. В начале апреля 1877 года министр внутренних дел А.Е. Тимашев написал военному министру Д.А. Милютину с предложением не допускать корреспондентов газет в район боевых действий, так как «во время последней Сербской войны они доставляли многие известия, совершенно неверные или неудобные для оглашения и даже вредные». Он предложил опять разрешить только перепечатку официальных сведений.

Милютин понимал, что для прессы, получившей недавно новую свободу, подобные ограничения невозможны. Он написал Тимашеву: «Общественное мнение, возбужденное современными политическими обстоятельствами, чутко следит за всем тем, что прямо или косвенно клонится к разрешению интересующего всех вопроса, и нет сомнения, что в случае разрыва с Турцией и открытия военных действий, публика не удовлетворится теми известиями о ходе военных действий, которые будут помещаемы в официальных изданиях «Правительственный вестник» и «Русский инвалид». Она непременно будет искать более подробных разъяснений и освещения событий в частной периодической печати». Военный министр добился от императора учреждения специального цензурного органа – Особой военно-цензурной комиссии. Милютин, сам того, может быть, не понимая, попытался создать систему идеальной военной цензуры.

Его сотрудники проводили милютинскую линию. М.А. Газенкампф, работавший с прессой на Балканах, разрешил присутствовать в армии всем корреспондентам, как иностранным, так и отечественным. Он отменил для них предварительную цензуру, запретив писать только о передвижениях и расположении войск. Газенкампф понял, что послабления способны «расположить в нашу пользу представителей печати». Больше того, он был готов и к критике, считая ее, вероятно, закономерной частью войны: «Требование дружественного тона от корреспонденции, равно как и предварительная их цензура, будут нам же во вред: то и другое получит немедленную огласку и положит прочное основание недоверию публики к тем корреспондентам, которые будут допущены».

Газенкампф выработал целую тактику работы корреспондентов на фронте. Он предложил им носить специальный отличительный знак – металлическую бляху с государственным гербом и надписью «корреспондент». Кроме того, ввел практику «пресс-подхода» – в приемные часы с 9 до 11 утра журналисты приходили к великому князю Николаю Николаевичу и выслушивали от него те сведения, которые он готов был им сообщить. Русским корреспондентам разрешили следовать за армией и посылать корреспонденцию по телеграфу прямо в свои газеты. Внимательно следя за иностранным журналистами, Газенкампф не только наказывал их, но и жаловал. Двоих из них, Форбса из «Daily News» и доктора Каррика из «Scotsman», он за героизм представил к орденам св.Станислава 3 степени с мечами.

Газенкампф показал, что военная цензура может быть не только репрессивным инструментом контроля, но и союзником армии и страны. Позитивный опыт совершенно не был учтен в период Русско-японской войны, когда военная цензура опять приобрела запретительный характер. Правительство ввело массу запретов, хотя так до конца войны и не придумало, как преследовать нарушителей. Во внешнеполитической среде Россия велапассивную и вялую пропаганду, по обыкновению считая, что не должна никому ничего объяснять. Из-за проигранной информационной кампании страна, имевшая все шансы на победу, вынуждена была признать себя проигравшей.

Русско-японская война

Русско-японская война началась за два дня до объявления Японией войны России – с нападения на российскую эскадру 8 февраля 1904 года. Россия тут же обвинила Японию в нарушении международного права и на этом единственном упреке фактически и строила свою военную пропаганду. Несмотря на стартовое преимущество, воспользоваться им империя не сумела. Безынициативность российского правительства и его полное равнодушие к общественному мнению отталкивали симпатии публики. «Нью-Йорк Геральд» писал: «В начале войны симпатии американцев тяготели, бесспорно, к Японии. Благодаря этому даже вероломное нападение японцев на русский флот не вызвало среди американского населения негодования». В Штатах собирали пожертвования на строительство броненосцев для флота микадо. Россию выставляли варварской, азиатской страной, а Японию – прогрессивным союзником европейских держав. Британские газеты так активно поддерживали Японию и так беспощадно клеймили Россию, что в Петербурге их тут же назвали «русофобскими». В 1904 году говорили: «Исключительно только газетный поход на Россию с восхвалением прогресса и силы Японии, подбадриваемый не скупою на то же английской прессой, он только и создал войну».

Япония работала с военной цензурой куда успешнее. Еще до войны в Токио заработало Бюро по политическим делам. По описанию русского разведчика Л.В. фон Гойера, повседневная работа учреждения во время русско-японской войны выглядела так: «Всякое известие с театра войны или же относившееся к внутренней жизни России или Японии сперва поступало в это Пресс-бюро. Там оно цензуровалось, редактировалось (или упразднялось) и затем уже посылалось в Агентство Рейтер и Associated Press, а также в немного измененной форме сообщалось японским консулам для передачи в субсидируемые газеты как частные телеграммы под заглавием: “from our own correspondent” или “special to the”».

Японская пропаганда всячески демонстрировала желание войти в состав цивилизованных народов условной Европы. В официальной печати постоянно подчеркивалось, что «тела убитых русских войнов погребены со всеми почестями» или «японские морские офицеры поздравляют русских морских офицеров с их Новым годом». На внутреннюю пропаганду японцы начали работать еще до войны, побуждая общество к ненависти. Миссионер Николай Японский, основатель Русской церкви в Японии, описывал публикацию 1903 года: «Каждый воскресный номер «Дзидзи Симпоо», газеты серьёзной, вроде нашего «Нового Времени», выходит со страницею карикатур. Сегодня полстраницы занимала следующая карикатура: заглавие «Еку-фукаки яро-но юме» — «сон жадного мазурика», причём «яро» (мазурик, негодяй) изображено знаками: «я» — дикий, «ро» — Россия, значит можно читать «сон жадного русского дикаря»». На картинке дикарь пытался поймать петуха с надписью «Маньчжурия» и запить его мясо водкой «Желтое море». Естественно, дикаря прогонял японский офицер.

Япония активно дезинформировала не только собственное население, но и другие страны, штрафовала, замалчивала и скрывала. Так, например, редактору газеты «Japan Chronicle» выписали штраф за разглашение сведений, признанных секретными. Он написал, что «хотя стрельба русских из орудий во время морского боя была плоха, несколько снарядов попало в японские суда, причинив значительные разрушения. Одним выстрелом была снесена мачта на «Миказе» <…> было убито несколько человек». Когда 15 мая 1904 года японский флот потерял 3 крупных корабля, командование в официальной печати скрыло как минимум половину потерь, сочтя их слишком значительными для прессы. Иностранные корреспонденты, прибывшие в Токио, жаловались в редакции, что их письма тщательно досматриваются, а все тексты цензурируются. Единственное, о чем спокойно можно было сообщать в прессу – что «все идет по плану». Японские журналисты сталкивались с теми же проблемами, вынужденные чаще описывать «лунные пейзажи Маньчжурии», а не военные действия.

Далекий театр военных действий привлек журналистов со всего мира. При маньчжурских армиях России числилось 102 русских и 38 иностранных корреспондентов. Журналисты любыми способами пытались получить информацию. Агентство Associated Press имело пять малых судов для «патруля» в море. Совсем уж отчаянные корреспонденты пытались даже проникнуть в осажденный Порт-Артур. Корреспондент «Indianapolis News» Гектор Фуллер сумел пробраться в город через японские кордоны и осмотреть крепость. Он написал статью «Переменив настроение», в которой высказал благоприятное мнение об организации обороны Порт-Артура. Уже тогда, в начале лета 1904 года за полгода до сдачи города, все предрекали ему падение, а японцы и вовсе кормили прессу слухами, что город уже взят. Текст Фуллера тут же перепечатала пророссийская «China Gazette».

В России пресса все еще оставалась довольно свободной. В газете «Русь» А.С. Суворин опубликовал статью о падении Порт-Артура, в котором раскритиковал события русско-японской войны и даже самого императора. Николай II обратился к министру внутренних дел князю П.Д. Святополк-Мирскому с замечанием, что тот «распустил печать». Министр справедливо заметил в ответ, что правовое положение прессы весьма неопределенно, а «предупреждения действуют как реклама». В декабре 1904 года он добился выхода именного высочайшего указа сенату. В нем обозначили необходимость «поставить печатное слово в точно определенные законом пределы, предоставив тем отечественной печати, соответственно успехам просвещения и принадлежащему ей вследствие сего значению, возможность достойно выполнять высокое призвание быть правдивою выразительницею разумных стремлений на пользу России». Комитет министров на заседаниях 28 и 31 декабря отменил некоторые действующие постановления о печати и точнее определил спорные положения. Кроме того, решили организовать особое совещание для составления нового устава о печати. Но правительство опаздывало со своими инициативами.

На фоне уверенной, демонстративной японской пропаганды Россия стремительно теряла очки. Страна вступила в информационное противостояние с противником куда позднее непосредственного начала войны и едва ли смогла переломить общественное мнение в свою пользу. Дело было не только в том, что пропаганда в Российской империи разворачивалась медленно и не считала нужным каким-либо образом аргументировать неприязнь к японцам, подразумевая ее саму собой по одному лишь расовому признаку (в прессе японцев называли «желтыми карликами» и «желтолицыми чертями»), но и в том, что страна вдруг осознала: непобедимость ее армии – это миф. Народ, который убеждали в небольшой войне с отсталой страной и скорой победе, начал задаваться вопросами, как враг может не просто не проигрывать, но даже и выигрывать сражения. Спустя семь лет после Русско-японской войны С.Ю. Витте писал: «Если бы не было такого мнения о японцах как о нации апатичной, ничтожной и бессильной, которая может быть уничтожена одним щелчком Российского гиганта, то не втюрились бы мы в эту войну». Легкомысленное и подчеркнуто бодро-снисходительное отношение правительства к этой войне не могло свести на нет горечь поражения в ней.

Русско-японская война требовала слишком значительных расходов для обеих сторон, и, хотя в Петербурге полагали, что способны вести ее дальше, Николай II согласился на мирные переговоры. Единственное, от чего Россия сразу же и категорически отказалась – выплата контрибуций. Япония, отчаянно нуждавшаяся в деньгах, предприняла несколько попыток надавить, но так и не смогла переменить статуса России как страны, «которая на протяжении своей истории никогда не платила контрибуции». Однако, мир был подписан. Николаю II предстояла новая война – новая попытка отточить навыки военной цензуры. Но пока императору хватало проблем и внутри страны.

Когда цензура попыталась замолчать события Кровавого воскресенья, журналистика вышла из-под всякого контроля власти. В Петербурге прошло совещание редакций ежедневных газет. Их протест ни к чему не привел, но все из них получили возможность добавить к статьям «плашку»: «О событиях 9 января и последующих дней мы имеем возможность печатать только правительственные сообщения, официальные сведения и известия, пропущенные цензурой г. С.-Петербургского генерал-губернатора». Правительство решило сделать саму войну данностью. После революции 1905 года власть стала практиковать принципы военной цензуры и в мирное время, объявляя «чрезвычайные условия» в том или ином регионе. Этот подход предложил Столыпин, заметивший, что «в столицах и других крупных городах всегда можно держать исключительное положение» и «можно штрафовать газеты по усмотрению». В одном только 1913 году на прессу было наложено 372 штрафа, арестовано 63 редактора, закрыто 20 газет.

Первая Мировая война

К войне 1914-1917 годов в Российской империи существовала традиция организации и осуществления военной цензуры. Государство вполне научилось в нужный момент запрещать и закрывать журналы. Временное положение о военной цензуре Николай II утвердил на следующий день после начала Первой Мировой войны. Оно готовилось в правительстве заранее. В первой статье документа указывалось: «Военная цензура есть мера исключительная и имеет назначением не допускать по объявлении мобилизации армии, а также во время войны оглашения и распространения путём печати, почтово-телеграфных сношений и произносимых в публичных собраниях речей и докладов, сведений, могущих повредить военным интересам государства».

Главнокомандующему или командующему отдельной армией разрешалось в подчиненной местности запрещать выпуск периодических изданий. Контроль над печатью вверялся военным цензорам. Они получили право «не допускать к опубликованию путем печати всякого рода сведений …которые могут, по мнению цензора, оказаться вредными для военных интересов государства». Виновные в разглашении секретных сведений могли подвергаться тюремному заключению. Такое же наказание грозило и тем, кто призывал к прекращению войны. Военная цензура устанавливалась в «полном объеме» в местах военных действий и «частично» – вне их. Ее направление хорошо обозначил в секретном письме от 14 декабря 1915 года на имя начальника Генштаба председатель Совета министров И.Л. Горемыкин: «Военная цензура, просматривая предназначенный к выпуску в свет газетный материал, должна оценивать последний не с одной лишь узковоенной точки зрения, а и с общеполитической».

Именно к Первой Мировой сформировалась вторая после противостояния пропаганде задача военной цензуры – ограждение военных тайн. Журналистам постоянно указывали на опасность раскрытия печатью военных планов и маневров, а на почту и телеграф советовали обратить внимание, как на средства шпионской связи. Действительно, шпионаж в более или менее современном понимании начал развиваться с распространением телеграфа. Еще в русско-японскую войну контролировалась переписка, через ее вскрытие в Петербурге был обнаружен ряд японских шпионов. В начале 1910-ых в Петербурге несколько иностранных газет попали под подозрение в шпионаже. Николаевское положение о военной цензуре в первую очередь служило как раз для защиты военной тайны. Оно писалось как документ своей эпохи. Любительский шпионаж в офицерской среде поощрялся, как и персональные связи между военными разных государств. Офицеры обсуждали стратегию в кафе, а с бумагами работали на дому. Так происходило не только в Петербурге, но и во в других мировых столицах. В русско-японскую войну корреспондент «Русского слова» В. Краевский, выдавая себя за британца, слал корреспонденцию из Токио. Последствия подобной беспечности привели к закручиванию гаек над журналистами. В августе 1914 года все воюющие страны ограничили доступ корреспондентов в районы боевых действий.

В начале войны газеты еще пытались действовать в прежнем духе конкуренции. «Дейли Телеграф» напечатал сообщение о вторжении германцев в Бельгию за день до официального сообщения. Надо сказать, что именно в этот период в журналистский процесс вмешалась, кроме государства, новая сила – капитал. Газеты охотно покупали, особенно в военное время. Печатать и выпускать их было выгодно. Издательское предприятие И.Д. Сытина приносило своим акционерам дивиденд в 12%, А.С. Суворина – в 8%. Средний дивиденд в России того времени едва доходил до 6,4%. Издания щедро платили офицерам за «слив» данных. В армии начались аресты таких лиц. Но остановить получение информации с фронта государство все равно не могло.

Начиная с лета 1915 года военные корреспонденты снова оказались допущены на фронт – по большей части, потому что страны нуждались в пропаганде. Ее важность уже поняли в Европе и Америке, но Россия снова колебалась. Бюро печати Ставки в организации поездок отдавало преимущество зарубежным изданиям. В первой поездке корреспондентов в конце сентября из 10 журналистов только трое представляли отечественные издания. Зарубежным партнерам предоставлялось бесплатное питание и льготы, о них договаривался и просил МИД. Только через год с лишним после начала войны при Ставке организовали Бюро печати для налаживания отношений с отечественной прессой. До этих пор ее предпочитали игнорировать или подкупать. МВД занималось субсидированием журналистики через создание секретного фонда, выросшего к 1916 году до 1 млн. 700 тыс. рублей.

Военные корреспонденты и фотографы утверждались в этих званиях после того, как давали подписку, что они обязуются подчиняться требованиям «Положения». Военные корреспонденты и фотографы получали от Главного управления Генерального штаба (ГУ ГШ) специальные удостоверения и нарукавные повязки. Их ношение было обязательным. Список военных корреспондентов и военных фотографов публиковался для всеобщего сведения и дублировался в приказе. В списке указывались: фамилия, имя, отчество военного корреспондента (фотографа); номер нарукавной повязки; его издание (агентство), если издание иностранное, то с названием страны; время отправления на фронт; к кому явиться по прибытии. Корреспондентам разрешили иметь при себе фотоаппараты, но фотографам нельзя было отправлять никаких сведений, кроме краткой подписи к снимкам. Журналист мог иметь прислугу, но не более одного человека.

В секретных телеграммах от штаба Верховного главнокомандующего к редакторам газет

запрещалось печатать сведения о стрельбе немцев снарядами, распространяющими ядовитые газы и о действии этих снарядов; о польских легионах, «ибо таких нет»; о беженцах; о начале наступления на том или ином участке фронта; о забастовках. Командование армии тщательно следило за тем, чтобы представители пацифистских изданий не могли попасть на фронт, равно как и их продукция. Вся корреспонденция проходила предварительную цензуру. Один экземпляр текста всегда оставался в военно-цензурном отделении. Иностранные тексты принимались только на французском, немецком или английском. За нарушения штрафовали: за отсутствие нарукавной повязки в первый раз – до 100 рублей, в третий – 500 рублей; за отправку сообщений без досмотра цензурой в первый раз – 3 000 рублей, во второй – лишение звания.

Корреспонденты, поехавшие на фронт, слали в редакции письма, которые могли быть напечатаны только после штампа «дозволено военной цензурой». На должность военных цензоров желающих принимали до февраля 1917 года. Прежде чем взять на работу, проверяли политические взгляды, знание иностранных языков, уровень образования. Отмечалось, что желательно нанимать, например, вдов офицеров или их жен.

Военная цензура, существовавшая на бумагах, на местах работала не так слаженно. В январе 1916 года от должности отстранили председателя Петроградской военно-цензурной комиссии. Он не только не проводил в городе под полной цензурой выемку внутренней корреспонденции, но оставил без присмотра и трансграничный кабель датской компании, принимал сотрудников на службу без справок от контрразведки и имел сомнительные связи с германскими коллегами. Отечественная цензура постоянно отставала – не только от необходимостей времени, но и от опыта своих зарубежных коллег. Британцы, приехавшие в Петербург, обнаружили, например, что российская военная цензура не изымает даже германскую коммерческую корреспонденцию, и она спокойно идет через Россию.

История военной цензуры в Российской империи закончилась вместе с империей. Новое правительство, чтобы продемонстрировать лояльность к органам печати, издало два указа, касающихся военной цензуры. 12 января 1918 года упразднили институт военных цензоров. 26 января подписали приказ «Об упразднении военной цензуры печати». Ее дела передавались в ведение Военного почтово-телеграфного контроля. Однако, шаткое положение советской власти привело к тому, что уже в декабре 1918 года правительство опять приняло положение «О военной цензуре». Оно почти полностью дублировало николаевский документ.

Вторая Мировая война

Во время Великой Отечественной войны перечень сведений, составлявших военную и государственную тайну, занимал несколько страниц. В целом, он был уже более или менее похож на современный и отвечал запросам войны нового типа. В организации военной цензуры Советский Союз опирался не только на опыт царской России (ЦК заказал исследование о цензуре во время Первой Мировой, например), но и на подходы других государств. Из Штатов выписали «Правила военного времени для американской печати». Свои отделы цензуры появились у всех ведомств. Секретными являлись сведения о правилах ведения секретной переписки, хранении секретных материалов, документов, о потере и хищении секретных бумаг, а также все сведения о шифрах, шифровальной и дешифровальной работе. Запрещалось где-либо публиковать номера телефонов воинских частей, соединений и штабов.

Основным поставщиком информации для населения выступал ТАСС. Он контролировал как газеты центрального уровня, так и местные, поставляя им информацию о фронте и пропагандистские статьи, вплоть до фотографий. Управление пропаганды следило за всеми материалами. Цензорский контроль был многоуровневым – сначала издания просматривали до выхода в свет, потом после выхода в печать. Советский Союз отработал эту практику до автоматизма: подготовка материалов и их цензурирование не занимали много времени. Контрольный просмотр проводился ежедневно.

На 1 января 1945 года в системе Главлита работало 4 024 цензора – и это без центрального аппарата Москвы. Всех их нужно было обучить, с чем у государства стабильно возникали сложности. Цензорами заставляли работать учителей. В Главлит регулярно посылались сводки по результатам, в которых фиксировались вычеркивания. Контроль был двойным: по вычеркиваниям становилось понятно, насколько квалифицированно работает тот или иной цензор. Правда, иногда сотрудники с особым рвением вычеркивали информацию, которая вообще не представляла угрозы. Например, в заметке «Пять пионеров» в газете «Инструментальщик» цензор сняла название крейсера «Ворошилов». Главлит считал такие случаи перегибами на местах. На все запреты цензоры писали заключения. Но их осторожность все же неудивительна. Список ограничений стремительно разрастался. Запрещенными считались сведения, например, о характере производства предприятий и цифрах, местоположение госпиталей, численность населения городов и посевов. Цензурировали даже данные о величине грузов, провозимых по рекам.

Примерно так же, как в предыдущих войнах, советское правительство замалчивало потери и предпочитало ничего не говорить, если обстановка не представлялась радужной. В сентябре 1941 года аноним писал в Совинформбюро: «Вы систематически ничего не сообщаете о положении на фронте, вместо этого в сводках уже более недели стереотипная фраза – «бои на всем фронте»... Ваше молчание сеет самые нелепые слухи о несуществующих наступлениях и отступлениях. Все это только нервирует тыл. Что за презрение ко всем гражданам страны держать в полном неведении о самом важном... Слухи распространяются по вашей вине». За любую информацию о положении дел на фронте, если она расходилась с официальными данными, виновные по приговору военного трибунала карались заключением на срок от 2 до 5 лет.

Страх сказать или спросить доводил до курьезных случаев. В июле 1941 года начальник политического отдела Главного управления милиции НКВД Горюнов

сообщил в ЦК ВКП(б): «Постовой милиционер 4 отделения милиции г. Куйбышева Назаров получил от ученика школы No 82 Н. Семина сведения о том, что к нему обратился неизвестный гражданин, спросивший о местонахождении завода No 42». Мальчик сообщил полиции, гражданина задержали. Тот «нигде не работал, но имел на сберкнижке 5,5 тыс. рублей», при задержании заметил: «Ну и народ. Поговорить ни с кем нельзя».

Естественно, что военная цензура проводилась не только Советским Союзом. За двадцать дней до войны начальник Главлита Н. Садчиков писал: «Во всех воюющих странах осуществляется в настоящее время самая строгая почтово-телеграфная цензура. Достаточно сказать, что англичане в 1940 году отправили на Бермудские острова 700 цензоров, контролирующих всю поступающую в Англию из других стран корреспонденцию. В лондонском почтамте работает 1500 цензоров. В Германии письма не могут быть отправлены без указания адреса отправителя. Он должен лично явиться на почту и предъявить паспорт. Отправитель не имеет права наклеивать на письмо марку, это делается почтовым чиновником. Все эти мероприятия в Англии и Германии введены в целях борьбы с разведкой противника».

Советская военная цензура вскрывала и читала письма, просматривала прессу, контролировала разговоры на улицах. Ни в годы войны, ни после население страны не представляло полной картины сражений и потерь. В отличие от своей монархической предшественницы, постоянно допускавшей проколы, советская военная цензура работала без видимых сбоев – не только из-за бюрократической проработанности, но и потому что у Советского Союза было много возможностей натренировать цензурный режим и без всяких воин, в мирные дни.