Исповедь
В последнее время в твиттере получил распространение жанр «один лайк — один факт из жизни о...», где люди делятся информацией об особенностях своей профессии или образа жизни. В одном из таких тредов бывшая воспитанница монастырского приюта рассказала о своем опыте. The Insider связался с ней и, удостоверившись в реальности истории, выяснил некоторые подробности. В том числе это история о том, как церковь эксплуатирует труд сирот и лишает их нормального образования, почему так трудно сбежать из монастыря и как РПЦ превратила детские приюты в прибыльный бизнес.
«Дети сбегают, но возвращаются, потому что не представляют, куда идти»
Моя мама стала верующей после череды скандалов, конфликтов с отцом и развода. Сам отец называет себя «православным почитателем шариата», при этом любит смотреть «Рен-ТВ». В итоге мама отсудила детей, а квартиру почему-то не стала. Жить ей оказалось негде, работы не было. Так мы попали в монастырь. Не сразу, потому что поначалу дальше паперти ее не пустили. Потом мама стала трудницей — работала на кухне, — регентшей, имея дирижерское образование.
Моего брата постоянно хотели куда-нибудь забрать. Он был невероятно красивым. В одной епархии архимандрит увидел его и говорит: «О, какие у мальчика жутко красивые глаза, у него зашибись волосы… Да я ему лично сопли буду вытирать». Мама поняла — что-то тут не так, и мы оттуда быстро уехали. С ребенком противоположного пола жить в монастыре нельзя, поэтому его нужно отдать в приют или в другой монастырь и уйти на подворье, которое относится к этому монастырю, что и сделала мама. 
В классах монастыря обычно училось по 5–6 детей, всего их в приюте находится человек 30–40 максимум. Система устроена так, что взрослые живут отдельно, в домах или в бараках. В одном городе — вообще подвал, где одни только нары из грубых досок двумя ярусами. Монахам выделяются кельи, чтобы они могли молиться, поститься, слушать радио «Радонеж» и заниматься своими делами. Детей селят в отдельном корпусе, коттедже, бараке — в зависимости от инфраструктуры монастыря. За ними следит воспитатель, как правило — монахиня, обычно одна. Все бытовые нужды лежат на детях: тот, кто постарше, занимается стиркой, кто помладше — драит унитазы и так далее. Разве что в трапезной, если там работают взрослые, дети только едят.
А если это другой порядок, то они будут сами же работать в этой трапезной, сами мыть посуду, и вообще на детском труде в монастырях отлично экономят. Взрослые могут заставить детей делать все самих и радоваться жизни. Обычное дело, что детей, начиная лет с 7–8, вывозят на работы. К примеру, в Приволжске у игумена был знакомый, державший фармацевтический бизнес. И в сентябре в монастырской школе всех снимали с уроков и отправляли в поле собирать для него календулу и пижму. В течение недели каждый день с 7–8 часов утра сидишь на поле, собираешь, тащишь мешки, пока поле не закончится. На картошку возят, на капусту. Маленькие тоже могут приносить пользу – кто постарше, картошку копает, а младший будет сидеть рядом и складывать большую в одно ведро, маленькую в другое. Это считается послушанием и не оплачивается.
В РПЦ клянут ювенальную юстицию, воспитанникам внушают, что «это происки антихриста»
Возможность уходить с территории монастыря зависит от уставов в каждом из них. В одних позволяют и в город ходить, и в музыкальную школу, и еще куда-нибудь. А в других не то что за пределы монастыря, за пределы здания не выйдешь. Только на клирос и обратно – под конвоем двух-трех монашек. Один-единственный раз я попыталась сбежать, когда поругалась с монахиней. Мы ушли толпой детей шляться по полям, по лесам, и в итоге вернулись сами. Дети вообще, когда сбегают, очень часто возвращаются, потому что не представляют, куда идти. Как и не знают, что могут обратиться за помощью к взрослым и не имеют понятия о своих правах. В РПЦ клянут ювенальную юстицию, воспитанникам в монастырях внушают, что «это происки антихриста для того, чтобы забрать всех наших детей», — и дети верят.
Поведение в монастырском приюте ребенок сам регулирует, настолько он запуган. Ему достаточно строгим голосом сказать: «Тебя матушка никогда не простит, если ты это сделаешь», чтобы ему все стало ясно. Наказание, как правило, епитимья – это молитвы или поклоны, или тебя отлучают от таинств, например, ты не можешь месяц причащаться. Ребенок очень страдает, ведь его лишили божьей благодати. Или назначают на какую-нибудь работу, которую он точно не хочет выполнять.
Библиотеки в монастыре есть, но читать не хочется, ведь ты и так участвуешь в обряде постоянного чтения — то есть 24/7 постоянно кто-то что-то читает, и все друг друга сменяют, чтобы молитва не переставала идти. Ветхий завет — скучная, нудная хрень, но мне было интересно. После церковных книг я поняла, почему не надо читать «Войну и мир» и все остальное, где много томов: большие тексты брать в руки больше не хочется.
Для детей в монастырской библиотеке есть всякие учебные пособия, некоторые даже с картинками. У нас, например, был учебник по сектоведению. В нем данные о 50 разных сектах, нам рассказывали, что сектанты завлекают людей, играют на их чувствах, врут, что помогут, а на самом деле не помогают и сами будут гореть в аду. Нас учили, как отличить мормона от адвентиста седьмого дня, а мусульманина — от другого мусульманина. Это был учебник для старших классов, прикольный, я им зачитывалась.
Доступность книги зависела от отношения РПЦ к конкретному автору. Например, Булгакова ненавидели и запрещали из-за «Мастера и Маргариты». Никто не даст тебе читать «Хроники Нарнии», там сплошной ужас – нельзя Иисуса Христа представлять животным, львом. Про магию читать тоже запрещено, даже волшебные сказки. Зато Астрид Линдгрен была в свободном доступе, хотя у нее, помимо Карлсона, есть книга «Братья Львиное сердце» – это история про то, как после собственной смерти дети попали в мир иной, где все хорошо.
Взрослый человек, который попал в монастырь, не может выбрать себе послушание. Если ему скажут, что он должен воспитывать детей, значит, он будет воспитывать детей, даже если не способен – матушка сказала, матушка благословила. Если он любит детей, все будет нормально, но чаще дети воспитателей раздражают. Иногда достаточно тряпку держать не так, как нравится надзирающей монашке, чтобы сначала получить по лицу этой тряпкой, а потом и ведром, из которого она предварительно выльет на тебя воду. И она будет на тебе срываться – а повод всегда найдется: лук неправильно почистил, картошку не так порезал, на нее косо посмотрел, наверняка думаешь блудные мысли! В одном приюте, например, у нас были жуткие воспитательницы, которые могли запросто кинуть в тебя шваброй. Подавленную агрессию взрослые срывают на ребенке, потому что он ничего никому не скажет. Так же и дети постарше, если у них есть психические отклонения, могут срываться на младших.
Система наказаний за грехи заключалась в том, чтобы надавать ребенку крапивой или напихать ее под одежду
Для регулирования поведения применяются среди прочего и практики. Например, исповедь. Ребенку внушают, что если он не расскажет обо всех своих грехах, то обязательно попадет в ад. Поэтому он рассказывает — а потом получает втык. Разработанная в монастыре система наказаний за грехи заключалась в том, чтобы надавать ребенку крапивой или напихать ее под одежду. Придумала этот «метод» одна воспитательница, которая и следила за исполнением наказания. Контролировать ребенка помогают внушение чувства вины и страха. Какие-то мысли он черпает собственно из молитв, которые фоном постоянно присутствуют в монастыре: «Помилуй меня, боже, потому что я грешник, я не хочу в ад». Он неизбежно задается вопросами: «Почему я не хочу в ад и почему я грешник?».
Воспитатели объясняют, что грешить нельзя, потому что ты вроде хороший, но на самом деле — плохой, и только они стараются сделать тебя хорошим: «Осознай, пожалуйста, разницу и больше не греши», — и так каждый день. Поэтому у ребенка возникает огромное чувство вины. Или не возникает, и он становится совсем отбитым.
Сексуального воспитания как такового нет вообще. Потому что предполагается, что секса у воспитанников не будет — разве что девочку выдадут замуж. Но, скорее всего, даже в таком случае она не будет знать, что и как происходит. Если, конечно, она не попала в тот монастырь, где монах или священник с ней все это делают. Что такое презервативы, что такое контрацепция, что такое согласие — абсолютно обычные вещи дети, естественно, не знают. Нельзя прикасаться к собственным гениталиям, запрещается себя мыть. Конечно, опять же, в зависимости от монастыря. Там, где люди адекватные, с гигиеной все нормально, где неадекватные — мыться не разрешают, потому что прикосновения считают повышенным внимание к самому себе. В одном монастыре монашки вообще были свято убеждены в том, что все девочки — лесбиянки, особенно четырехлетки. Не знаю, как они пришли к такому заключению, но каждую ночь заявлялись к нам и смотрели, не занимаемся ли мы чем-нибудь. Меня это ужасно развлекало, потому что ты спишь, а к тебе кто-то приходит, и такой огонь веселья, движуха.
Нельзя прикасаться к собственным гениталиям, запрещается себя мыть, потому что прикосновения считают повышенным вниманием к самому себе
В 7 лет я попала в приют, где с игуменом что-то было нечисто. Меня смутило, что там жили монахини, которым по 19–20 лет (постриг происходит в более зрелом возрасте) с грудными детьми на руках. Они говорили, что дети усыновленные. Позже одна женщина сказала маме, что монашки эти постоянно бегают в абортарий.
Некоторые девчонки то и дело наведывались к игумену. В монастырях так заведено, что к начальству дети действительно периодически ходят, у некоторых постоянное послушание из разряда «подай-принеси». И мне казалось, что у них как раз такое послушание. Но спустя некоторое время после того, как мы оттуда уехали, случилась одна история, после которой приют закрылся. В приют привезли девочку 14 лет. Она была из детдома, то есть абсолютно нормальный человек, знающий о своих правах, в отличие от детей, росших в монастырском приюте. Когда она приехала, игумен позвал ее к себе для сношения. Она сообщила в полицию. Точно не знаю, изнасиловали ее или нет, потому что в такие подробности, естественно, не вдавались. Но после этого приют очень быстро расформировали, а игумен, который всю жизнь жил в Приволжске, бросил все и внезапно уехал на Дальний Восток.
Игумен позвал новую девочку к себе для сношения. Она сообщила в полицию. Приют быстро расформировали, а игумен внезапно уехал на Дальний Восток
Люди в монастырях оказываются абсолютно разные. Кто-то приходит из-за случившейся в жизни драмы. У нас, например, был знакомый инок, которому любимая девушка отказала, решил спрыгнуть с пятиэтажки. Сломал обе ноги, позвоночник, ходить не мог и решил жить в монастыре. Есть люди, которые ищут себя, хотят духовного умиротворения. Такие приходят в монастырь, а потом уезжают оттуда. Разведенки прячутся в монастыре от мужей, мужья скрываются, потому что не хотят платить алименты. Кто-то гасится от армии, кто-то гасится от сроков, кого-то бандиты ищут — или он сам бандит. У монастыря могут быть договоренности с полицией, и она монастырь не трогает. Там может происходить все что угодно, и трудники могут быть какие угодно, и люди могут быть какие угодно. Монастырь фактически может стать убежищем для преступников. Это государство в государстве, как оно есть.
Мама пошла в монастырь, потому что верила в бога, верила в то, что, если вести себя правильно, все наладится. Она верила, что люди бывают хорошими. Надеялась найти место, где она сможет воспитать детей и поставить их на ноги. Проблемы начались, когда она разочаровалась в людях и в церкви как таковой. Но она не разочаровывалась в религии тогда — это произошло намного позже. После возвращения к мирской жизни у нее долго была депрессия. Потом мы с братом стали приносить ей Докинза, Хокинга, показывали научпоп-видео. Со временем она перестала относить себя к РПЦ. Сейчас она агностик. Я не считаю, что мамино решение уйти в монастырь — верное. Ей надо было, во-первых, отсуживать квартиру. Стоило пытаться найти работу. До развода она работала музработником в детских садах, учителем музыки, вокала, но получала копейки. Честно говоря, не знаю, куда ей надо было идти работать.
В монастырь люди приходят по разным причинам. Есть и такие, кто просто хочет заработать. Они знают, что в этой сфере деньги есть, и хотят быть управленцами, экономами. На самом же деле в монастыре на себя не заработать, потому что есть еще община, есть игумен, который хочет денег. Действительно хорошо получают только приближенные к начальству. Зарплаты как таковой не существует. Заработок зависит от должности. Например, местная бабушка, очень набожная и работающая в монастырской трапезной, будет бесплатно вылизывать тарелки, ложки, варить на всех и радоваться, что ее вообще допустили к этой работе.
Зарабатывать можно на приходе, и то не везде. Если приход на отшибе и туда ходят 10–20 бабушек, которые за 10 рублей покупают свечки, то и доход соответствующий. Для стабильного и хорошего заработка нужна какая-нибудь стройка, реконструкция, святой источник или памятное место, куда приезжают паломники. Моя мать работала на приходе в глухой деревне у источника. Там был свой собственный святой, стройка храма, какая-то реконструкция и, соответственно, спонсоры, перечислявшие огромные суммы. И там она прилично зарабатывала. Интересно, что позже мама как-то погуглила в интернете тот источник, и оказалось, что какие-то левые люди собирают на него пожертвования, указывая банковские данные, не имеющие к нему отношения.
В основном деньги дают люди, которые хотят сделать что-нибудь хорошее и сами едва сводят концы с концами. Я их прекрасно понимаю, сама точно так же перевожу на приюты для животных. Думаю: дам денег, и котикам будет хорошо. А детские приюты — вообще отличное место для заработка, потому что спонсоров будет очень много. Из Германии, из Италии, из других стран — не только из России. То есть на благотворительности заработать очень легко. РПЦ производит впечатление огромного предприятия, добившегося от государства потрясающих свобод. Оно не облагается налогами, не несет никакой ответственности за потраченные деньги. Другое дело, что существует внутренняя отчетность. То есть если у тебя собственный приход, где ты зарабатываешь, нельзя все деньги оставить себе — их нужно отдать епархии, а епархия передаст их патриархии. Так что там своя внутренняя иерархия, система.
Сейчас я еще не до конца осознаю, что все происходившее тогда реально было со мной. Влияние прошлого, несомненно, чувствуется, потому что мне очень долго внушали, что правильно и что неправильно, а потом пришлось все эти основы ломать. Комплексы, проблемы, необходимость ходить к психотерапевту — тоже последствия монастырского воспитания. С другой стороны, нечто подобное испытывает любой человек, каждому по-своему трудно справляться с житейскими сложностями, а справляться приходится независимо от того, в монастыре ты рос или нет.
Присылайте нам свои личные истории на почту [email protected], самые интересные из них мы опубликуем в рубрике «Исповедь».