Мнения
Объявление частичной мобилизации без открыто задокументированного количества и сроков ознаменовало переход Кремля к сценарию эскалации — о нем мы говорили еще в конце весны, и его вероятность с тех пор лишь возрастала по мере ослабления России на поле боя. Интересно, что закон о мобилизационной подготовке и мобилизации от 1997 года, эдакий атавизм советской эпохи, четко формулирует:
«Президент <…> в случаях агрессии против Российской Федерации или непосредственной угрозы агрессии, возникновения вооруженных конфликтов, направленных против Российской Федерации, объявляет общую или частичную мобилизацию с незамедлительным сообщением об этом Совету Федерации и Государственной Думе».
Разумеется, агрессию проводит сама Российская Федерация. Это значит, что мобилизация призвана если и не реализовать замысел Кремля — в виде уничтожения Украины как государства и украинской культуры (это невозможно), — то хотя бы улучшить внешнеполитические позиции России в сложившейся критической ситуации. И здесь Кремль может предпринять попытку выбить из Киева и его союзников приемлемые условия прекращения огня с последующими многосторонними переговорами — продолжая войну, пытаясь спасти терпящие поражение российские войска и даже вовлекая в войну страны НАТО.
Тем не менее мобилизация порождает целый спектр проблем, внушающих уверенность в ее же провале и неспособности ни на что серьезно повлиять.
Во-первых, «резиновая мобилизация» без сроков и явных параметров неизбежно подрывает доверие к российской власти — причем даже со стороны тех, кто на словах был не против войны. Другими словами, мобилизация делегитимизирует Кремль.
Во-вторых, в России с ее авторитарным правлением попросту невозможен республиканский тип мобилизации, который мы видим в Украине и которые видели ранее в истории — например, в эпоху Великой Французской революции или Гражданской войны в США. Этот тип мобилизации основывается на взаимном доверии между властями (на всех уровнях) и гражданским обществом. Помимо этого, он нуждается в самом гражданском обществе с его горизонтальными связями и консолидацией, на которую опирается, среди прочего, и снабжение республиканской армии.
В авторитарной системе все это невозможно. В ней возможна только насильственная мобилизация, причем в том виде, как мы это видели у Ленина с Троцким, у Сталина, Гитлера, Мао, Хо Ши Мина и Пол Пота. Более того, для успеха такой тип мобилизации нуждается в огромном сельском населении, которое представляет собой ресурс для мобилизационных волн. При этом оно должно быть достаточно разрознено в пространстве, чтобы было как можно сложнее оказывать властям организованное сопротивление.
Россия ушла от аграрного общества, поэтому невозможность успешной массовой насильственной мобилизации и, более того, ее ненужность и даже вредность для успеха в современной войне стали очевидны еще советскому командованию в 1980-х годах. Чуть позже, уже в перестройку, начала обсуждаться естественная проблема аморальности такой мобилизации с ее принципиально античеловеческим и антикультурным характером. Тем не менее создать вооруженные силы демократической республики, равно как и саму эту республику, Россия оказалась неспособна.
В итоге ей придется проводить насильственную мобилизацию в реальности, непригодной для массового безнаказанного насилия. Российские граждане, державшиеся все месяцы войны за расползающиеся остатки прежней жизни и застигнутые мобилизацией врасплох, будут все больше сопротивляться. И в первую очередь это сопротивление будет нарастать в рамках развитой культуры саботажа, а не открытого протеста. А рост насилия неизбежно начнет порождать ответное насилие: этот вектор в минувшие выходные подтвердил Дагестан.
Здесь, правда, есть одно критически важное, но почему-то мало замечаемое противоречие. Власти вынуждают мобилизуемых граждан подписывать контракт, — который де-юре означает их «самомобилизацию» — с помощью психологического давления, угроз и использования правовой неграмотности (при этом, согласно статье 421 Гражданского кодекса о свободе договора, это дело априори добровольное). Так Кремль пытается оставить себе лазейку: «Парень, мы тебя на эту войну идти не заставляли, ты же сам подписал контракт». Тем самым снимается вопрос того самого пункта закона о мобилизации, который обуславливает его проведение фактом агрессии или угрозы агрессии против России. Кроме того, ни нынешние, ни новые «мобилизованные контрактники» в условиях даже частичной мобилизации расторгнуть свой контракт уже не в состоянии. Получается даже не мобилизационная армия в стиле XIX–XX веков, а разновидность «военного холопства».
По сути, Кремль этим шагом перекладывает свою ответственность за войну на мобилизуемых граждан. Он, по-видимому, пытается заранее купировать угрозу политизации прежде аполитичных россиян, поскольку каждого из них можно ткнуть носом в статус контрактника. И более того — пытается заранее выстроить защитную линию на случай будущего международного трибунала: «Виноваты не только мы, конкретные руководители, виноваты те многие тысячи российских граждан, подписавшие контракт на убийство украинцев, — по большому счету, весь российский народ».
В-третьих, в ходе военной реформы 2009–2012 годов в России были расформированы кадрированные части, которые должны были развертываться в случае мобилизации за счет как раз мобилизуемых граждан. Таким образом, встает вопрос: куда отправлять мобилизуемых сегодня? Единственный ответ: в те части, которые понесли потери в Украине и выведены с поля боя на доукомплектование. Однако это значит, что там потеряны не только рядовые, но и частично сержанты, прапорщики и офицеры — то есть как раз те, кто должен командовать мобилизуемыми. Соответственно, неизбежно дальнейшее нарастание неразберихи и организационного хаоса в войсках.
В-четвертых, нынешняя «частичная мобилизация» сфокусирована на мобилизации именно живой силы и не предполагает введения военного положения. И уже очевидно, что российская экономика, да и органы власти, к такому повороту попросту не готовы. Грубо говоря, завод, который работал стандартный восьмичасовой рабочий день, производя какие-нибудь ракеты, невозможно перевести на работу 24/7. Для этого нет ни достаточного оборудования, ни достаточного количества сотрудников, ни соответствующих возможностей у поставщиков и субподрядчиков. То же самое можно сказать и об органах власти: невозможно с 8:00 до 17:00 с перерывом на обед пять дней в неделю отправлять людей убивать украинцев, пытаться бороться с их сопротивлением и с растущими дисбалансами. Таким образом, крайне вероятен переход к военному положению и полной мобилизации — а они, согласно все тому же закону о мобилизационной подготовке, дадут возможность мобилизовать органы власти и предприятия.
Как следствие, авторитарная, насильственная мобилизация, неизбежно ведет к попытке реанимации плановой экономики. Однако очевидно, что вера в успех такой модели — удел идиотов, а сама командно-административная система лишь усугубит происходящее саморазрушение Кремля и России в целом.
В-пятых, выбор слабеющего и потерявшего значительную часть своей армии Кремля в пользу эскалации в целом усугубляет изоляцию России и окончательно противопоставляет ее остальному миру. В этой ситуации мобилизация лишь продлевает агонию режима и повышает ту моральную и материальную цену, которую придется заплатить российскому народу по итогам этой войны. И здесь можно напомнить, что, например, выплату репараций за Первую мировую войну Германия завершила лишь в 2010 году, спустя 92 года после своего поражения.
Сегодня, в отличие от положения дел 24 февраля 2022 этого года или даже минувшей весны, под вопрос поставлена сама государственность России. И даже если страна по итогам этой войны сохранится и сможет быть переучреждена в том или ином виде, мы будем расплачиваться по счетам и в XXII веке.